– Дети принадлежат матери.

– Тогда хоть позвольте отвезти вас в больницу. Расходы я оплачу. У вас гангрена. Если не согласитесь, можете не дожить до конца недели.

Моей бедной матери нечего было противопоставить напористому красноречию преподобного Чарлза Лоринга Брейса. Он обрушил на нее рассказы о том, сколь страшная судьба ждет и нас, и ее, если мы не отправимся с ним.

– Сударыня, ведь они – малые дети Христовы. Не стремитесь в стан тех невежд, из-за которых растет класс беспризорников, несущих с собой преступление и распад. Это богоугодное дело – увезти вашу троицу туда, где тепло и покойно, где горячий сидр, рагу из бычьих хвостов, новые башмаки и зеленая травка вокруг.

И вскоре мама уже благодарила его сквозь рыдания:

– Мистер, благословенны будьте за то, что думаете о таких бедных душах, как мы.

Мы смотрели, как она трясет головой, беспокойно возится в постели, пытаясь встать.

– Какой замечательный господин, – бормотала она, стараясь расчесать волосы пальцами здоровой руки.

Да, он сыграл свою роль замечательно. Христианские гимны, беспрестанные поминания Господа Бога. Не буду отрицать, что он был добр. Еще как был. И хотел как лучше. Также не буду отрицать, что он спас жизнь многим сиротам и юным изгоям. Он помог тысячам людей, тем и прославился. Я только хочу сказать, что Брейс был сортировщиком, этаким высшим судией. В тот день он забрал нас от матери и определил нашу судьбу, взял за шкирку, словно котят, и бросил в мешок. Никогда ему не прощу, хотя и сама стала кем-то вроде сортировщика.

За булочной на углу Бродвея и Кэтрин-стрит мистера Брейса поджидал собственный экипаж с кучером, закутанным по самые уши. Мы были так потрясены, словно за нами прикатила хрустальная карета. Мама с трудом забралась внутрь и без сил упала на сиденье. Джентльмен подсадил нас и устроился рядом с ней.

Миг – и мы тронулись, провожаемые завистливыми взглядами окрестной нищеты. Знаю, что они подумали, вот, дескать, едет взбалмошный богатей и его милая семейка. Мы смотрели на них из-за занавесок и улыбались, будто наевшись сливок. Вы можете сказать, что мои будущие причуды – то, что газеты называли шиком, – родились в эту минуту. Я подумала: так вот что испытываешь, когда проносишься в карете мимо толпы плебеев. Прекрасно.

Но радость была подпорчена тревогой за маму. Да тут еще зловещая любезность джентльмена, светлые глаза которого так и шарили по углам, словно стараясь что-то найти.

– Куда вы нас везете? – спросила я.

Точно в ответ, экипаж остановился перед массивным каменным зданием. «Госпиталь Бельвью» – гласила надпись над входом.

– Вы, юные путники, должны подождать здесь, пока я отведу вашу маму к доктору, – сказал джентльмен.

– Нет, мы пойдем с вами! – крикнула я. – Почему нам нельзя?! Мама!

– Вы должны слушаться мистера Брейса, – дрожащим от слабости и боли голосом прошептала мама. – Если он так же хорош, как его речи, мы снова встретимся на Черри-стрит, когда я поправлюсь.

– У меня слово не расходится с делом, сударыня, – сказал он, – можете мне всецело довериться.

– И, Экси, послушай, – продолжала мама. – Ради Бога, обещай, что позаботишься о нашем Джозефе и нашей Датчесс. Не отпускай их от себя, ты поняла?

– Обещаю, мама! – с жаром сказала я.

Мистер Брейс помог ей выйти, мама оперлась на его руку, и они скрылись в сером здании. Шесть глаз неотрывно смотрели на нее. Никакой торжественности, никаких прощальных истерик. Мы не плакали, не бросались маме на шею, мы упрятали свои страхи поглубже и повели себя так, как полагается вести послушным детям. Ноги нам укрыли теплым пледом, вскоре мы пригрелись в экипаже и задремали.

Разбудил нас грохот колес по булыжнику. Мы опять куда-то ехали, но мамы с нами не было.

– Где она? – напустилась я на мистера Брейса.

– Доктор должен как следует осмотреть ее травму. А вам надо подыскать местечко для ужина и ночлега.

Датчи вцепилась в мою руку, а Джо у меня на коленях расплакался.

– Пустите детей, – ласково произнес мистер Брейс.

– Нас и так пустили неведомо куда! – крикнула я. – Вы забрали у нас маму, можете не рассказывать сказок!

– Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное[12], сказал Господь наш Иисус Христос.

– Это вы сами придумали!

– Мною движет только желание помочь несчастливым милым детям.

«Этот Брейс – злой демон, – подумала я. – Увезет нас в горы, превратит в капусту, сварит и съест». За окном мелькали незнакомые улицы. Мы нервничали все больше. Наконец экипаж остановился перед зданием с роскошным подъездом и колоннами с бороздками; башню венчал флюгер в форме петуха. Вокруг лежал снег, чистый и пышный, как пивная пена.

– Что это за место? – спросила Датч. – Вы здесь живете?

– Это, юная леди, сиротский приют «Маленькие Розы».

– Мы не сироты! – возмутилась я.

– Разумеется, нет, мое страстное дитя! – Голос его истекал медом. – Вы поживете здесь, пока мама не сможет снова о вас заботиться.

Едва волоча ноги от страхов и усталости, мы прошли в дом, и Брейс представил нас даме, миссис Риардон. Она была вся накрахмаленная, на белом фартуке ни складочки, волосы собраны в тугой узел на макушке. Кроме того, такого зада мы не видели никогда, ни у одной живой души. Ну просто отдельный континент. Но тут мы переключились на другое – столько вокруг было диковинного: сияющая полировкой лестница, высоченные потолки и каменный мальчик с каменной розой в вестибюле.

– Фамилия этих шельмецов Малдун, – сказал джентльмен. – Я нашел их едва живыми от холода на Кэтрин-стрит.

– Бедные агнцы.

– Дома у них, можно сказать, нет, – зашептал он, наклонившись к ней. – Вокруг порок и деградация. Мать я отвез в «Бельвью». Прогноз пессимистичный.

Пессимистичный. Незнакомое слово наполнило меня ужасом, но я не успела спросить, что оно значит, – мистер Брейс уже махал нам рукой в кожаной перчатке. Мы остались в приюте, о котором на Черри-стрит шла дурная слава: судачили, что здешние воспитательницы продают детей в рабство!

Миссис Риардон отвела нас в просторную комнату – роскошную залу, уставленную столами. За каждым столом сидели одинаково одетые дети и брякали вилками, пока кто-то не позвонил в колокольчик и не стало тихо. Глаза всех этих отмытых сироток обратились на нас, и я, как наверняка и все вокруг, вдруг осознала, какие мы гадкие, грязные, провонявшие нищетой. Да разве можем мы сесть рядом с ними?

– Возблагодарим Господа, – провозгласила миссис Риардон.