Сценариев теперь было два: я мог свистнуть эти деньги вполне в духе Оза, прибиравшего к рукам все, что плохо лежит, а потом, надолго очистив свой тыл от Креншоу, закончить Гарвард. Или мог справиться сейчас с искушением, явиться сюда перед рассветом и обчистить сейф. Задняя дверь бара была надежна, как Форт-Нокс,[5]а вот парадную дверь можно просто забавы ради вскрыть за полторы минуты — что вполне типично. Страховка выплачивается лишь при наличии следов взлома. К тому же никто при этом не пострадает.

Я проверил ящики стола, затем пошарил взглядом по пробковой обшивке стен. Тут как тут! Вот он, пришлепанный к стене листок, на котором Оз своими каракулями вывел 43 23 65. Нате вам комбинацию — милости просим!

Мне, хоть тресни, требовалось внести деньги за учебу — хотя бы за последнюю неделю. Иначе не видать мне никакой степени. Все старанья псу под хвост! Кровь бешено застучала в висках. Дрожь прошла по телу…

Потом стало легче. Меня отпустило. Момент ушел. Десять лет я был безупречно чист, десять лет уверенно поднимался на ноги. И ведь ни разу не сбился с пути, не стащил и карамельки в магазине.

А все ж приятно было, черт возьми, стоять перед чужим открытым сейфом! Даже чересчур приятно. Воровское начало все же прочно сидело у меня в крови. И я знал, что это дерьмо уничтожит меня, как уничтожило отца, как разрушило нашу семью, — если я дам ему хоть мало-мальский шанс. Я глянул на свою старательно отглаженную рубашку, на кожаные ботинки, на глядевшего на меня с обложки Фукидида.

— Вот бли-ин! — с досадой выдохнул я.

Кого я пытаюсь одурачить? Я был уже достаточно приличным человеком, чтобы попасться на искус воровства, — и все ж таки слишком искусным вором для человека приличного.

Я глотнул остатки кофе, поглядел в пустую кружку. Давным-давно ради того, чтобы выжить, я выбрал честность и намерен был держаться ее, даже если эта честность однажды мне выйдет боком.

И я с чувством захлопнул дверцу сейфа.

Прежде кабинет Дэвиса рисовался мне как кадр из фильма о Второй мировой: сплошь завешанная картами комната с глобусами в человеческий рост — и он сам, водящий армейские соединения лопаточкой крупье. Вместо этого администрация Гарварда засадила его в тесный, забитый разной офисной канцелярией кабинетик в Литтауэр-холле,[6]весь обшитый вишневым шпоном и без единого окна.

Сидя напротив Генри Дэвиса, я испытал состояние дежавю. Изучающе взиравший на меня, он словно разросся в размерах, и из глубин памяти у меня всплыло, как когда-то я замер в зале заседаний под тяжелым взглядом судьи.

— У меня есть несколько минут — надо успеть на самолет в округ Колумбия, — сказал Дэвис. Но мне хотелось с вами переговорить. Летом вы были на стажировке в компании «Дэмрош и Кокс»?

— Да, сэр.

— И после университета планируете работать у них?

— Нет, — ответил я.

Это было нечто из ряда вон. Реальная работа в школе права предоставляется студентам в первые полтора года, когда их распределяют по фирмам на летнюю стажировку. В фирме стажера кормят и поят и переплачивают за ничегонеделание, рассчитывая, что затраченное окупится через семь чертовых лет, когда, сделавшись зрелым специалистом, он воздаст сторицей уже как полноценный сотрудник. И если уж ты попал куда на лето, то более или менее получил гарантию в трудоустройстве после окончания универа — если ты, конечно, не полный дебил. В «Дэмрош и Кокс» меня назад не ждали.

— Почему нет? — спросил Дэвис.

— Жесткая экономия, — усмехнулся я. — Я ж знаю, что я не типичный кандидат.

Дэвис извлек из стола несколько листков бумаги и быстро проглядел их. Я узнал свое резюме. Раздобыл, видать, в службе по трудоустройству.

Управляющий из «Дэмрош и Кокс» сказал, вы проявили блестящие знания и волевую натуру.

— Очень любезно с его стороны.

Дэвис подровнял листки и положил на стол.

— Дэмрош и Кокс — парочка чертовых снобов-белоботиночников,[7]— процедил он.

Я и сам придерживался того же мнения, видя в этом главную причину того, что они от меня отказались, однако не сразу переварил услышанное от Дэвиса. Его-то фирма имела репутацию самой что ни на есть крутой из всех «чертовых снобов-белоботиночников».

— В девятнадцать вы поступили на флот, в то время как большинство ваших нынешних товарищей по семинару проводили свободный от учебы год в Европе, гуляя и пьянствуя. Служили старшим сержантом. Затем год проучились в колледже в Пенсаколе, перевелись в штат Флорида и, закончив двухгодичный курс, выпустились в числе первых. И, черт возьми, поступили в Гарвардскую школу права с почти превосходными результатами тестирования! Теперь вы претендуете на двойную степень магистра — Института Кеннеди и школы права. И… — Он сверился с другой бумагой. — Вы заканчиваете четырехлетнюю программу за три года. Как, позвольте узнать, вам удается за все это платить?

— Взял ссуду.

— В полтораста тысяч долларов?

— Ну, где-то так. Еще подрабатываю в баре.

Дэвис, похоже, отметил круги у меня под глазами.

— Сколько часов в неделю?

— Сорок. А когда и пятьдесят.

— И притом лучший на курсе. — Он покачал головой. — Я спрашиваю об этом потому, что вы великолепно разгадали мотивы, двигавшие Гаврилой Принципом: под вами то, что раздувает пламя?

Судя по всему, я попал на собеседование по найму. Я попытался припомнить избитые фразы о воспитательной колонии, призвать к ответу сидящего во мне отличника-зубрилу — но не представлял, как это получше изложить. Дэвис упростил мне задачу:

— Я бы предпочел, чтоб вы не несли тут чушь собачью. Я позвал вас сюда потому, что, судя по сказанному вами на семинаре, вы, похоже, знаете о реальном мире что-то такое, что способно двигать людьми. Что движет вами?

Рано или поздно он все равно бы выяснил мою подноготную, так что я решил разделаться с этим вопросом раз и навсегда. Сей факт моей биографии в досье был обойден, но вовсе не изжит из памяти. А люди вроде партнеров из «Дэмрош и Кокс» всегда все разнюхают. Они на дух чуют таких, как я.