Своего друга Юру я возил по городу не с сегодняшнего утра, а уже три недели. С того самого дня, как он вышел из Бутырки.

Вдруг он заскучал, уронил голову на руки, запустил пальцы в волосы и глухо простонал:

– Ах, как неохота... Ей-богу, так туда неохота – обратно... Правду говорят: первый раз туда идти не страшно, страшно – во второй... Знаешь, как неохота?..

– Сам говорил – бояться не надо.

– Да не боюсь я. Неохота, понимаешь? И, кстати, ты прав. Нечего сопли жевать...

Он встал, сильно пнул ногой решетчатую дверь и громко, с кошмарными заискивающими интонациями, завопил:

– Слышь, старшенький! На два слова!

Появился, вразвалку шагая, недовольный дежурный.

– Чего тебе?

– Бумагу, ручку давай. Заяву писать буду.

– На тему?

– А что, сам не видишь? – Юра показал пальцем на собственный разбитый нос. – Телесные повреждения! Где эти, которые нас повязали? Я, конечно, все понимаю, но сапогами по лицу – согласись, старшой, это перебор. Я вам что, мальчик, что ли? Зови врача. Побои снимать будем. Если со мной по-плохому – я тоже буду по-плохому. Давай ручку, бумагу.

– Угомонись, – вяло сказал дежурный, глядя мимо. Потом он повернулся и двинулся прочь. – Скоро все будет.

– Старшенький, – вторично крикнул Юра в удаляющуюся сизую спину, – в туалет выведи!

– Скоро все будет! – не оборачиваясь, громко повторил мент и исчез.

Но он наврал: до конца дня так ничего и не произошло. Дознаватели, следователи и прочие начальники не пожелали нами заниматься. Изнывая от скуки, голода и неизвестности, мы просидели в клетке много часов. Очевидно, злой майор из автоинспекции отдал на наш счет распоряжение типа: «Пусть денек посидят и подумают о своем поведении». Не исключено также, что свою роль сыграло желание Юры написать кляузу относительно разбитых носов и губ. Так или иначе, для нас все обошлось без последствий. Периодически подсаживали других задержанных, в основной массе – нетрезвых мужчин средних лет. Но мы с Юрой не уважали алкоголиков и клошаров и в разговоры с ними не вступали.

В семь, в восьмом часу вечера, нас отпустили с миром.

Машина оказалась в целости.

– Высади меня где-нибудь на Новом Арбате, – попросил Юра. – Я куплю пива и возьму такси. Хочу съездить в гости к Иванову.

Я разозлился.

– Лучше заплати мне то, что собираешься заплатить таксисту. Я сам отвезу тебя к Иванову, а потом домой.

Юра вдруг тоже разгневался и более того – исполнил презрительную мину.

– Ты не будь халдеем и извозчиком. Ты будь серьезным человеком.

С этими словами он достал деньги, отслюнявил несколько купюр среднего достоинства, протянул мне.

– Отдашь с прихода.

Я шмыгнул носом.

Вдруг этот дьявол рассмеялся и хлопнул меня по плечу, очень крепко.

– Деньги будут, не волнуйся. Вопрос одного-двух дней. После тюрьмы я стал очень умный. Я всегда знаю, где и как взять деньги. Большое дело сделаем – и они будут обязательно. Будь уверен. Езжай домой. А по дороге помечтай о чем-нибудь хорошем. Дома – лед к губе приложи, иначе за ночь распухнет...

– Что будем делать завтра?

Друг отвел глаза в сторону и задумался, потом улыбнулся.

– В музей пойдем. Любил сходить в музей?

Мне нравится, что я женат. И всегда нравилось.

Я женился, когда пришло время. Наличие жены как таковой придавало мне веса в собственных глазах. Забежав вместе с другом Юрой каким-нибудь вечером, в гости к тому или иному сверстнику-приятелю, я всегда имел возможность с добрым сарказмом пронаблюдать, как после нескольких доз выпитого, часам ближе к восьми, начинается бесконечный процесс звонков нежным подругам, невестам, а чаще всего – блядям. С кем провести ночь? Куда вставить свое молодое и твердое? Как правило, поиски увенчивались успехом. Считалось, что я должен завидовать. Мол, скован узами брака, всякий вечер обязан спешить домой, а мы тут меняем женщин, как перчатки, чередуем школьниц с продавщицами и делимся захватывающими подробностями. На самом деле, наоборот – все завидовали именно мне, хладнокровно покидающему всякую веселую компанию ровно за полчаса до того, как будут постелены простыни и начнется самое интересное.

И действительно, завидовали. Часто – уже в сугубо мужском коллективе – уважительно вздыхали: тебе хорошо, ты женат. Я соглашался. Да, мне хорошо. Объективно. Я не только научился выживать в большом городе, не только прослушал курс наук у лучших в мире профессоров, не только мог себе позволить жить в отдельной квартире. Нет, я поднялся выше еще на ступень, я женился. Я серьезный, а вы – шалопаи. Однажды я поеду к жене, а вы – в венерологический диспансер.

Иногда сверстники-приятели проявляли бестактность и намекали, что женитьба – еще не повод к моногамии. Я презрительно посмеивался.

Если говорить о нежных подругах – а хоть и о блядях тоже – даже самую покладистую и нетребовательную деваху нужно как минимум проужинать и протанцевать, прежде чем приступить непосредственно к делу. Надо включать кавалера, рассказывать что-нибудь интересное и разворачивать хвост веером. Я же как-то не умел веером. Предаваясь со своей самой первой, еще школьной, дамой сердца всяким позволительным для девятиклассников шалостям, я однажды изобрел такое ноу-хау: ключевые слова анекдотов и смешных историй записывал авторучкой на ладони. В нужный момент украдкой бросал взгляд и восклицал: «А вот еще был случай!..»

Один такой спич имел большой успех. Как ловят мартышек на острове Борнео? В высушенной и пустой тыкве проделывают дыру, насыпают вкусных семечек и оставляют в лесу. Мартышка запускает руку в отверстие, сжимает семечки в кулаке, а кулак обратно вытащить уже не может. С другой стороны, разжать жменю и выпустить из руки еду мартышке жалко. Тут ее и вяжут... Смешно и с подтекстом.

А как же? Девочку надо развлекать.

Я ненавидел это все. Клоун я, что ли?

Травить анекдоты и грузить собеседницам уши я так и не научился. Это казалось мне ненужным и даже слегка унизительным. Однажды с трудом пройдя всю процедуру романа с собственной женой, тогда еще подругой, – от конфетно-букетного периода до альковного – я этим ограничился. Зачем мне много женщин? И одной-единственной бывает слишком много.

Кроме того, я женился, потому что мне было страшно одному. Жить в одиночестве – для меня значило быстро превратиться в отчаянного, забубенного бретера, которому нечего терять. Жить одному – значило однажды упиться до ступора и разбить себе висок об угол стола. Или задохнуться в астматическом приступе. Или дождаться какой-нибудь особенно темной полночью «гостей», готовых изувечить любого и всякого ради поношенной кожаной куртки и ста долларов. Жизнь одиночки только внешне выглядит красиво: захотел – выпил, захотел – женщину привел; изнутри же там плохо, страшно; человек не может быть один, потому что тогда его начинает пожирать его собственное подсознание.