Папа отложил лопаточку, которой мешал соус, подошёл к дивану и сел рядом. Ну вот, теперь он будет строить из себя понимающего отца. Её бесило, когда с ней разговаривали понимающим тоном. Это было так же гадко, как сочувственные лица. У Олли начали гореть уши.

– Олли, – сказал папа. – Я очень рад, что ты пыталась кого-то защитить. Но не надо смотреть на меня с такими невинными глазами. Всегда ведь можно выручить друга таким образом, чтобы потом не пришлось никому зашивать голову, и ты это прекрасно знаешь. Даже если Брайан вёл себя как маленький гадёныш. В следующий раз пожалуйся учителю, останови обидчиков словами, закидай их математическими формулами. Включи своё богатое воображение, ну же! – Он шутливо постучал ей по лбу. – Завтра, юная леди, вас прямо с утра ждёт к себе директор. Если верить маме Брайана, тебя теперь очень долго будут оставлять после уроков. – Отец смолк, затем добавил уже мягче: – Кстати, с самим Брайаном всё в порядке. Его мама считает, что он слишком несерьёзно относится к произошедшему.

– Ещё бы. У него башка дубовая, – проворчала Олли. – Ему бы и от целого кирпича ничего не сделалось.

– Не надо кирпичей, – сказал отец. – Да, ещё звонила мама Коко Цинтнер. Её дочка просила передать спасибо за то, что ты вступилась за неё. Похоже, остальные одноклассники не спешили ей помочь.

Олли промолчала. Теперь она уже жалела, что бросила камнем в Брайана. Коко Цинтнер ей совсем не нравилась, она была такая писклявая. Просто Олли не любила смотреть, как кого-то обижают. А сейчас ей хотелось поскорее поужинать и рассказать отцу про женщину у реки, но, похоже, момент был неподходящий. Не хватало ещё, чтобы её оставляли после уроков до Рождества.

«Ну, – подумала Олли, – если меня посадят в тюрьму за кражу книги, то после уроков оставаться не придётся». Но этот вариант её тоже не устраивал. Из огня да в полымя!

– Если так хочется что-нибудь побросать, – ласково продолжил отец, – может, вернёшься в софтбол? Тебя с радостью возьмут обратно в команду, чемпионка. Помнишь, какой ты выбила хоум-ран в прошлом…[2]

Олли напряглась.

– Не хочу.

Папа поднялся. Он уже не злился. Его лицо выражало лишь печаль, и это было хуже всего.

– Ладно, как скажешь, – вздохнул он, направляясь обратно к плите. – Не хочешь – не надо. Но, Олли, нельзя же прятаться в книгах до бесконечности. Вокруг есть другие люди, самые разные занятия, жизнь продолжается, и тебе пора…

Она так и знала, что папа скажет что-нибудь в таком духе.

– Что пора? – Олли вскочила на ноги. – Забыть? Ни за что! Даже если ты забыл. Что хочу, то и делаю. Ты мне не начальник.

– Я тебе отец, – возразил он. Его щёки, поросшие щетиной, побледнели. – Я хочу помочь, малыш. Мне тоже грустно, поверь, но я…

Олли не собиралась слушать дальше. Что угодно, только не это.

– Я не хочу есть, – сказала она. – Пойду спать.

– Олли…

– Не хочу!

Она схватила рюкзак и выскочила из комнаты. Проходя через прихожую, она достала из кармана куртки украденную книгу, забралась наверх по крутой лестнице и быстро преодолела тёмный коридор, ведущий к её спальне. В глубине души ей хотелось, чтобы отец пошёл за ней, попросил не глупить, рассказал бы какой-нибудь дурацкий анекдот и уговорил её спуститься к ужину. Но до комнаты её провожала лишь тишина.

Хлопать дверью Олли не стала: нет, она уже достаточно показала характер. Хлопать дверью – это примитивно. Так может сделать ребёнок, закативший истерику («Ты и есть этот ребёнок, дурочка!» – шепнул предательский голосок в голове), а не почти подросток, который имеет полное право злиться. Так что она стиснула зубы и осторожно прикрыла дверь. А потом, когда её уже никто не мог увидеть, упала на кровать и уткнулась лицом в подушку. Олли не плакала, просто крепко зажмурилась, но глаза оставались сухими. К чему сейчас слёзы? Плакать можно, когда оцарапал коленку, а не когда…

Не важно. Просто Олли иногда злилась, а люди, которые пытались её успокоить, только делали хуже. Здесь, в тишине и одиночестве, ей было проще, пусть даже ужасно хотелось есть. Из кухни всё ещё доносился чесночный аромат. Но отец опять попытается завести разговор, а ей было нечего ему сказать. Или, может, папа не станет задавать вопросов? Иногда он предпочитал оставить её в покое. Но ужинать в напряжённом молчании было бы, пожалуй, даже хуже. Нет, проще оставаться здесь.

Олли достала из сумки коричневато-жёлтое яблоко, каких в Эвансбурге было предостаточно. Осенью, во время сбора урожая, повсюду продавали сидр и яблоки самых разных сортов. Красные, пурпурные, жёлтые, зелёные. Олли надкусила сочный плод. Хр-рум. Яблоки – это отлично; лучше думать о них. В октябре она готова была питаться только ими. Олли попыталась убедить себя, что яблоко ничуть не хуже спагетти, но у неё не вышло. Ладно, всё-таки лучше, чем ничего. Чуть позже она спустится на кухню и перекусит. Вот и славно.

Олли постаралась сосредоточиться на мыслях о еде. Но нет, этого оказалось мало. Нужно было отвлечься на что-нибудь посерьёзнее, чтобы не думать об отце, о том, как он побледнел. Не вспоминать сочувственное лицо мистера Истона. Не представлять огонь, взрытую землю и дождь. Просто ни о чём не думать.

Когда Олли только вошла в комнату, то бросила рюкзак на пол, а свой трофей положила на стол. Теперь она встала с кровати, чтобы получше рассмотреть спасённую книгу. Золотистые буквы на потёртой обложке давно поблекли. Книжка была тоненькая, меньше ста страниц. Олли взяла её.

«Замкнутые пространства» Автор не указан, только название.

Олли открыла книгу и посмотрела на страницу с выходными данными.

1895. Ого, какая старая! Отпечатана в Бостоне.

Олли перевернула страницу. Книга начиналась с письма.

Олли закусила губу. Ей ведь тоже не хватило времени. Она опустилась на кровать и ещё раз надкусила яблоко, не замечая вкуса, скользя взглядом по строкам.