стаи повторяет за соседом, и за ним, в свою очередь, повторяют; каждый в каком-то смысле способен стать лидером; однако поведение, слишком отклоняющееся от нормального, повторять не будут, а будут повторять только поведение, похожее на нормальное. Если вожак зайдет так далеко, что покинет пределы стада, его наверняка проигнорируют.

Оригинальность в поведении – противостояние, так сказать, голосу стада – будет подавлена естественным отбором; волк, не следующий импульсам стаи, обречен на голодание; овцу, которая не реагирует на стадо, съедят.

Опять-таки, индивид не только будет отвечать на импульсы, идущие от стада, но и будет воспринимать стадо, как нормальное окружение. Импульс всегда оставаться внутри стада будет иметь наибольший вес. Все, что грозит отделить индивида от его собратьев, будет решительно отвергаться.

До сих пор мы рассматривали стадных животных с объективной точки зрения. Мы видели, что они ведут себя так, словно стадо – это единственная среда, в которой они могут жить; что они особо чувствительны к импульсам от стада и совершенно иначе реагируют на поведение животных вне стада. Теперь давайте оценим ментальные аспекты этих импульсов. Представьте, что биологический вид, обладающий рассмотренными инстинктивными особенностями, обладает и самосознанием. Зададим вопрос: в какой форме эти феномены отразятся в его сознании? Во-первых, совершенно очевидно, что импульсы, порожденные стадным чувством, воспринимаются разумом как инстинктивные; они представляются «априорными синтезами самого совершенного сорта, не требующими подтверждения в силу самоочевидности». Однако нужно помнить, что они не обязательно придают это качество одинаковым отдельным действиям, но показывают отличительную характеристику, которая может сделать любое мнение интуитивной верой, превращая его в «априорный синтез». Так что мы можем ожидать действия, которые было бы абсурдно рассматривать как результат отдельного инстинкта – выполняемые с энтузиазмом инстинкта и демонстрирующие все признаки инстинктивного поведения. Неспособность распознать проявления стадного импульса как тенденцию, как силу, способную санкционировать любые убеждения и действия, не позволила социальной привычке человека привлечь внимание психологов, что было бы весьма полезно.

В попытке интерпретировать в ментальных терминах последствия стадности можно начать с простейшего. Сознательный индивид будет испытывать не поддающееся анализу первичное чувство комфорта в присутствии сородичей и такое же чувство дискомфорта – в их отсутствие. Для него является очевидной истиной, что человеку негоже быть одному. Одиночество – реальный ужас, с которым трудно справиться разуму.

Опять-таки, определенные условия образуют вторичную связь с присутствием или отсутствием стада. Возьмем для примера ощущения жары и холода. Животные сбиваются плотнее в кучу, чтобы избежать холода; холод связывается в сознании с отрывом от стада и приводит к ассоциации с вредом[13]. Аналогично ощущение тепла ассоциируется с безопасностью и пользой. Медицине понадобились тысячелетия, чтобы подвергнуть сомнению распространенное представление о вреде холода; и все же для психологов такие сомнения очевидны.

Немного более сложные проявления той же тенденции к однородности мы видим в стремлении к идентификации со стадом в вопросах формирования мнений.

Здесь мы находим биологическое объяснение неискоренимого стремления человечества делиться на классы. Любой из нас в своих мнениях, поведении, в выборе одежды, развлечений, религии и политики ищет поддержки класса – стада внутри стада. Можно быть уверенным, что самый эксцентричный во мнениях или поведении человек получает молчаливую поддержку класса, немногочисленность которого объясняет его кажущуюся эксцентричность, а ценность объясняет стойкость в несогласии с общим мнением. Опять-таки, все, что подчеркивает отличие от стада, неприятно. В мыслях индивида возникнет не поддающееся анализу отторжение новых действий и мыслей. Они будут восприниматься как «неправильные», «злые», «глупые», «ненужные» или, как говорится, «дурной тон» – в зависимости от обстоятельств. Относительно более простые проявления: страх быть на виду, стеснительность, боязнь сцены. Однако именно чувствительность к поведению стада больше всего влияет на структуру мышления стадного животного. Эта чувствительность тесно связана с внушаемостью стадных животных и в том числе человека. В результате воспринимаются внушения только от стада. Важно отметить, что эта внушаемость не всеохватывающая и только внушение от стада воспринимается благодаря инстинкту. Например, человек, увы, нечувствителен к урокам опыта. Это подтверждает вся история того, что напыщенно именуется прогрессом человечества. Если мы взглянем на создание, например, парового двигателя, то поразимся, насколько очевиден был каждый шаг и как его отказывались принять, пока машина как бы не изобрела сама себя.

Опять-таки, из двух внушений легче воспринимается то, которое представляет голос стада. Так что шансы на принятие утверждения можно выразить в терминах размеров части стада, которая его поддерживает.

Из сказанного следует: то, что противоречит внушению от стада, будет отвергнуто. Например, на властную команду индивида, не обладающего авторитетом, не обратят внимания, но если тот же человек сделает то же предложение косвенно, связывая его с голосом стада, он добьется успеха.

К сожалению, при обсуждении этих фактов приходилось использовать слово «внушаемость», которое подразумевает ненормальность. Если принять изложенное здесь биологическое значение внушаемости, то последняя обязательно должна быть нормальным свойством человеческого разума. Верить – неистребимая естественная склонность человека; иными словами, утверждение, позитивное или негативное, с большей готовностью принимается, нежели отвергается, если только его источник явно не отделен от стада. Следовательно, человек подвержен внушению не только приступами, не только в панике, в толпе, под гипнозом и так далее, а всегда и в любых обстоятельствах. Причудливый способ реакции человека на различные внушения объясняли различиями в его внушаемости. По мнению автора, налицо неверная интерпретация фактов, которые лучше объясняются, если вариации объяснить степенью, в какой внушения совпадают с голосом стада.

Сопротивляемость человека определенным внушениям и опыту, которая очевидна в реакции на все новое, становится таким образом еще одним доказательством его внушаемости, поскольку новое всегда сталкивается с сопротивлением традиций стада.

Явное снижение прямой внушаемости с возрастом, которое, например, Бине продемонстрировал у детей, хорошо известно у взрослых и обычно рассматривается как свидетельство постепенных органических изменений мозга. Хотя уместно и вполне правдоподобно рассматривать его как результат того, что с годами внушения стада накапливаются, постепенно закрепляя мнения.

На заре человечества появление речи, видимо, привело к резкому увеличению возможности распространять предписания стада и те сферы, где они действуют. Стремление к уверенности – одно из глубинных свойств человеческого разума, а возможно – любого разума. Вполне логично предположить, что это стремление в далекие дни привело к тому, что вся человеческая жизнь диктовалась инстинктивным одобрением стада. Жизнь индивида была окружена самыми суровыми санкциями. Он должен был знать, что делать можно, чего нельзя и что последует за неподчинением. И не столь существенно, подтверждались ли его убеждения или нет, поскольку гораздо больший вес имел голос стада. Этот период – единственный доступный биологу след Золотого Века, придуманного поэтом,