А потом заиграл гимн. И я поняла, что слезы от этих звуков текут по лицу сами. Просто текут – и все.

Строить из себя несмышленыша перед журналистом было гораздо проще. Но именно во время той прогулки, сидя задом наперед на спинке скамейки городского парка и болтая ногами в воздухе, я вдруг услышала слова отца:

– Она упрямая, своевольная… Но необыкновенно хороша, когда очень трудно и когда все вокруг складывается против нее. Это я говорю вам как тренер…

Большего комплимента мне не приходилось слышать от него за всю свою жизнь.

Когда журналист наконец оставил нас в покое и мы отыскали для Дедовой в ближайшей ювелирной лавке золотой медальон в виде канадского кленового листа с массивной цепочкой, я протянула оставшиеся деньги отцу:

– Купи себе кожаную куртку. Ты же давно об этом мечтаешь.

Он резко отвернулся и заплакал…

За несколько дней до окончания Игр меня разыскал на олимпийской дискотеке капитан нашей команды Давид Амбарцумян. Бесцеремонно выдернул из толпы танцующих и потащил за собой. Я сопротивлялась:

– Давид, ну еще же рано… Ну мы же и так скоро уедем… Куда ты меня тащишь? Что случилось?

Он молчал.

– Да что происходит-то, черт возьми?

Никакой реакции не последовало. Спустя пять минут Амбарцумян втолкнул меня в комнату мужского блока Олимпийской деревни, которую занимали мальчишки из нашей команды. Лица у всех были такие, что в голову автоматически пришла лишь одна мысль: «Кто-то умер…»

Володя Алейник, отводя глаза в сторону, протянул мне большой картонный футляр из-под пластинки. На нем виднелись какие-то каракули.

– Почитай…

Я стала вчитываться в корявые слова. Там было что-то про дешевые джинсы и дефицитные пластинки, про то, что Канада – замечательная страна, и крупно, внизу текста: «Простите меня… Простите… Простите…»

Все еще ничего не понимая, я обвела взглядом парней.

– Серега сбежал. Совсем, – буднично произнес Амбарцумян. – Попросил политического убежища…

Через пару часов о событии наперебой трезвонили уже все канадские и американские радиостанции.

Историю подавали как красивую сказку. Мол, советский прыгун в воду Сергей Немцанов до такой степени воспылал любовью к дочери американского миллионера, что решил не возвращаться на родину и тайно исчез из расположения советской сборной.

На самом деле все было гораздо сложнее.

* * *

Сергей вырос в Алма-Ате без родителей. Воспитала его бабушка, и, кроме нее, у Немцанова не было ни одного близкого человека во всем мире. Сам он был невероятно добрым, честным и чрезвычайно ответственным парнем. Соответственно, и любили его все без исключения.

Так, как он тренировался, не умел работать ни один человек в нашей сборной. Да и в любой другой сборной тоже. Внешних данных у него было немного: маленький, белесый, совершенно не фигуристый мальчишка брал исключительно сложностью и стабильностью. Когда остальные спортсмены выполняли по сто прыжков за тренировочный день, Немцанов делал триста – четыреста. Приходил в бассейн даже в выходные: тянулся, качал мышцы, отрабатывал входы в воду…

В результате этой безумной пахоты Сергей начал выигрывать в рамках страны один турнир за другим, и почти всегда соревнования превращались в игру в одни ворота. С отрывом Немцанова от соперников в тридцать баллов, в сорок, в пятьдесят… Причем сам он не ошибался даже в мелочах. Вот и получилось, что в 1976-м его везли в Монреаль не просто фаворитом, но человеком, который обязан во что бы то ни стало взять олимпийское золото на десятиметровой вышке.

А он не попал в финал… Просто сгорел в ожидании своих первых в жизни крупных соревнований.

Сразу после утреннего выступления, когда Немцанов, скорчившись в пустой раздевалке как бездомная бродяжка, сотрясался в рыданиях, туда же ворвался один из руководителей олимпийской команды. Минут пятнадцать он безобразно орал, брызгал слюной и топал ногами. Потом процедил: «Ну, подожди, дай только в Москву вернуться… Мало тебе не покажется, сволочь!»

В тот же день руководство олимпийской команды приняло решение отправить Немцанова в Москву первым же бортом – при том, что вся команда прыгунов должна была прямо из Монреаля лететь на товарищескую матчевую встречу с американцами в США. Но к вечеру Сережки в деревне уже не было…

Девушка-миллионерша, которую наперебой поминали информационные агентства, тоже имела место. С ней Немцанов познакомился за год до Игр – во время традиционной серии турниров Can-Am-Mex в американском Форт-Лодердейле. Для него та заграничная поездка стала первой. Несмотря на то, что по-английски Сергей знал лишь несколько фраз, к концу недельного пребывания в США в него были по-матерински влюблены все женщины бассейна – от обслуживающего персонала до жен высокопоставленных чиновников Международной федерации и бесчисленных мамаш и бабушек американских спортсменов.

Как выяснилось позже, о существовании американки знали не только мы. В Монреале Немцанова «пасли». Об этом двадцать лет спустя мне рассказал бывший член Политбюро Александр Яковлев, который с 1973-го по 1985-й был советским послом в Канаде. По словам Яковлева, к Немцанову был приставлен персональный наблюдатель из олимпийской команды. Который его и прозевал.

Для КГБ это было грандиозным ЧП: ведь только в самом Монреале находились аж два генерала, не говоря уже о более мелких чинах. В каждой команде имелся специально прикрепленный к ней человек. Хватало и осведомителей.

Как рассказывал Яковлев, на каждого советского спортсмена в КГБ существовало досье с обширной информацией: пьет он или нет, как пьет, женат ли, как живет с женой, есть ли любовница. Поскольку присутствие такого количества сотрудников на Играх нужно было как-то оправдывать, да и вообще поездки, позволяющие прикупить барахлишка и лишний раз без присмотра выпить, ценились в КГБ на вес золота, каждый день возникала какая-то очередная «тема», вокруг которой сразу нагнетались страсти.

Иногда доходило до смешного: в один из дней пловцы по дороге в бассейн угодили в гущу какого-то митинга, где их одарили довольно симпатичными шариковыми ручками с эмблемой какой-то националистической организации. Приставленный к пловцам кагэбэшник тогда долго донимал тренеров: «Ребята, ну отдайте хотя бы одну… Мне же к отчету хоть что-то приложить надо…»

Ажиотаж вокруг моей самовольной предсоревновательной поездки на озеро тоже не был случайным: когда перед самым началом Игр выяснилось, что в Монреале по недосмотру «органов» находится вся наша семья за исключением моего двенадцатилетнего брата, сразу несколько высокопоставленных сотрудников «конторы» получили выговоры. Об этом (и тоже много лет спустя) мне рассказал отставной полковник КГБ, имевший самое прямое отношение к тем Играм. По его словам, в Москве ни на секунду не сомневались, что выезд на Олимпиаду спланирован нашим семейством исключительно с целью остаться в Канаде навсегда. И были крайне удивлены тем, что этого не произошло.