«Ещё как увидят братцы, за колдунью примут. Благо, рядышком стоит — можно достать».

Подумав так, Иван-царевич улучил момент, когда братья на него не смотрели, протянул руку да легонько до хвоста нянюшкиного дотронулся. Та он неожиданности аж подскочила, однако, хвост убрала.

— Ты чего это, старая, прыгаешь, как блоха на гребне? — прикрикнули на неё братья-цари.

— Ох, не извольте гневаться, государи, комары нынче разлетались, кусаются больно.

Лишь только ушли Фёдор с Василием прочь, нянюшка, не помня себя от радости, кинулась к Ивану-царевичу:

— Опомнился, родненький! Какое счастье! Я уж не чаяла тебя живым-то увидеть! Шутка ли, целую неделю лежал, будто мёртвый!

— Ох, нянюшка, видать, вовремя опомнился-то! Братцы едва не заметили хвоста твоего лисьего.

— Да леший с ним, с хвостом-то! Главное, чтобы братцы твои не проведали, что ты в себя пришёл. А то ж как пить дать изведут.

— Я так и понял, — ответил Иван-царевич. — Слыхал, что братцы родимые про меня говорили. Что ж, не буду покуда шевелиться зазря, а там, глядишь, дельное что придумаем.

Поведала ему нянюшка, что всё уже придумали.

Весь день лежал Иван-царевич не шевелясь, будто и не приходил в сознание, а ночью явились к нему в покои лекарь да нянюшка, взяли под руки да помогли ему через потайной ход из дворца выйти да в повозку запряжённую забраться, да и отвезли его в лес — в избушку к Бабе Яге. А та уж его принялась отварами колдовскими отпаивать, дабы силушку молодецкую поскорее воротить. А в покои заместо Ивана-царевича куклу восковую положили.

Наутро зашла нянюшка в опочивальню к царевичу, и давай выть да рыдать:

— Ой, горе-то горькое! Помер Ванюша!

Увидали братья Фёдор да Василий: и впрямь мёртвый — бледен, как полотно, да недвижим, обрадовались очень. Объявили народу, что пал Иван-царевич смертью храбрых, да и похороны с поминками устроили. Поставили гроб у помоста, а сами на лобное место вышли да глядят на подданных так, будто не братец их убиенный, а они сами Змея Горыныча одолели. А народ-то всё больше к Иванову телу подходит, слёзы льёт, прощается. Приехала и Баба Яга в повозке, а с нею рядом — леший бородатый.

Не взглянула она на гроб — прямо к помосту подошла:

— Государи мои, не велите казнить, велите слово молвить!

— Говори, старая, чего от нас хочешь? — милостиво разрешили Фёдор да Василий.

— Хочу я повиниться перед тобой, государь-батюшка Василий. Обманула я тебя. Когда ты ещё царевичем пришёл ко мне, просил отраву состряпать для брата твоего Фёдора-царевича, не сказала я тебе, что не стану этого делать, не травлю я людей.

Услыхал Фёдор такие речи, от гнева багровым, словно свёкла, сделался:

— Так ты, аспид, хотел меня со свету сжить!

— Перед тобой, государь-батюшка Фёдор, тоже повиниться хочу. Просил ты меня в тот же день порчу смертную на брата твоего Василия-царевича навести, а я ни словом не обмолвилась, что не насылаю порчи. Я-то нарочно времечко тянула, надеялась, что одумаетесь. Да видать, горбатых могила исправит!

Тут пришёл черёд гневаться Василию:

— Ах, ты негодный! Да я тебя и безо всякой отравы в порошок сотру!

Кинулись братья-цари друг на друга, кулаками молотят нещадно да проклятия выкрикивают. А придворные стоят, не знаю, кому на подмогу бросаться — оба ведь законные цари-государи. Насилу Фёдор с Василием при всём народе друг дружку не поубивали, да Баба Яга не дала этому свершиться — произнесла заклинание, и грянул гром — да такой, что уши впору спасать.

— Полно, государи, я ещё, чай, не закончила пред вами виниться. А повиниться я хочу за то, что братец ваш, Иван-царевич, жив, хоть и не совсем ещё от ран оправился. Проведала я, что вы извести его желаете, лекаря к нему не пущаете, прятала его у себя, а вас обманула — куклу из воска слепила, её-то вы заместо Ивана в гроб и положили.

Услыхав такие речи, совсем осерчали Фёдор да Василий. Хотели было кликнуть стражу, чтобы схватила Бабу Ягу, да не тут-то было — народ, что доселе тихо стоял, вдруг зашумел, зароптал, не по-доброму стал на царей-государей коситься. А леший, что на телеге сидел, вдруг вышел на помост да бороду скинул. Все так и ахнули, увидев заместо старика Ивана-царевича, хоть и израненного, да живого.

— Благодарствую, люди добрые, что почтить мою память пришли, да простите великодушно, виноват, обманул вас. Ежели простите да не прогоните прочь, обещаю, что более врать вам не стану.

Обрадовались люди безмерно, что Ивана-царевича живым видят, да на радостях-то к нему и кинулись — едва до смерти в объятиях не задушили.

— Чего смотрите? — прикрикнули на стражников Фёдор да Василий. — Схватить их всех да в темницу!

Собрались они уже было выполнить царский наказ, да Баба Яга их осадила:

— Что же вы, и наследника законного в темницу заточить собираетесь? Иван, чай, не какой-нибудь, а сын того же царя, что и Фёдор с Василием. Государь-батюшка трон оставить ни одному не успел, они сами царями назвались. А коли так, пущай народ сам и скажет, кого государем своим хочет видеть: Фёдора, Василия али Ивана.

А народ-то и не думал колебаться — все как один кричать принялись:

— Ивана! Ивана! Да быть Ивану царём-государем нашим!

Видя, что дело плохо, Фёдор с Василием соскочили с помоста и пустились наутёк. Да толпа тут же им путь преградила и давай бывших царей бить да колотить, того гляди, забьют до смерти.

— Прекратите! — крикнул Иван. — Крови уже и так не меряно пролилось, не хотелось бы мне, чтобы ещё и царствование моё со смертоубийства начиналось. Пущай убираются куда глаза глядят!

Не посмели люди Ивана ослушаться — отпустили Фёдора с Василием, дав им на прощание пинка увесистого. А те и рады-радёхоньки, что целыми осталися — припустили со всех ног, будто зайцы, от волков да медведей бегущие. Что с ними сталось после — неведомо. Одни говорят, будто они в топь болотную забрались да и утопли, другие — будто они поубивали таки друг друга, а иные поговаривают, будто скитались они по белу свету, да в нищете и померли.

А Иван-царевич, как царём заделался, с Василисою обвенчался, и жили они долго и счастливо, и мудро царствами своими правили. И войн в этих царствах никогда более не затевали.