— Раздевайся! — кричу, уже направляясь к своей спальне. — Я принесу тебе какую-нибудь одежду, походишь пока в ней, чтобы не умереть от неловкости!

— Свой пеньюар? Или ночнушку? — громко спрашивает Дэниел.

Смеясь, вхожу в спальню и правда подумываю, не предложить ли ему шутки ради свою шелковую розовую пижаму в белый цветочек. Рассеянным жестом берусь за ручки нижнего комодного ящика и, лишь наполовину его выдвигая, сознаю, что я делаю. Пальцы холодеют, будто в них закачали ледяной воды, сердце замирает.

Медленно, будто приходя в себя после гипнотического сна, кладу руки на выстиранные и сложенные аккуратными стопками мужские рубашки, футболки, джинсы и поглаживаю их, как спинку ласковой кошки…

После того как Ричарда не стало и мы с Лаурой вернулись в свой нью-йоркский дом, я долгое время хранила одежду мужа такой, какой она была еще при его жизни. Две рубашки лежали в корзине для грязного белья, футболка и темно-синие шорты, в которых он ходил вечером накануне отъезда в Вашингтон, висели на спинке стула. Быть может, следовало тогда же выстирать их, погладить и убрать. В этом меня безуспешно пытались убедить подруги, а мама спустя три месяца даже предложила все сделать вместо меня. Близкие люди чуть ли не в голос твердили: главное, память, тряпки ничего не значат… И все в таком духе. Не исключено, их рассуждения более верные и логичные… Только в моем положении не оказывался никто из них.

А душа у меня в груди оглушительно кричала: не троньте! Пусть как можно дольше хранятся на этой земле, в нашем доме следы его жизни, последние напоминания о том, что он тоже дышал, носил обычную одежду. Сердце не слышало разумных объяснений и здравых доводов, не могло их понять.

Лишь полгода назад, когда на рубашках уже стали появляться желтые пятна, я вдруг почувствовала, что Ричардово тепло улетучилось до последней капли, выстирала всю его одежду, заботливо перегладила ее и сложила в этот ящик.

На джинсы падает слезинка, и я сознаю, что плачу. Нет! — велю я себе, качая головой и плотнее сжимая губы. Хватит распускать нюни! Будь веселой и бодрой. Жизнь продолжается. Ты обязана жить.

Машу перед лицом рукой, чтобы скорее высохли слезы, вспоминаю про Дэниела, заставляю себя широко улыбнуться, беру футболку в тонкую сине-зеленую полоску и те самые шорты, задвигаю ящик и решительно выпрямляюсь.

Тряпки. По сути, это действительно просто тряпки. Даже здорово, если они сослужат службу кому-то еще. А мне, наверное, будет отчасти грустно, но отчасти и приятно увидеть их на Дэниеле…

Больше ни о чем не задумываясь, чтобы снова не раскиснуть, выхожу из спальни. Ричард был немного выше Дэниела и примерно такого же сложения. Наверняка шорты и футболка окажутся моему гостю впору.

Подхожу к детской, громко стучу по косяку и, не заглядывая внутрь, протягиваю руку с одеждой. Меня внезапно охватывает странное чувство: кажется, что Дэниел замер и сильно напрягся, хоть я и не вижу его. Во всяком случае, он не торопится взять ни шорты, ни футболку, будто на них высветилась надпись: «Это вещи хозяина, покойного Ричарда Монтгомери».

По моим рукам бегут мурашки. Чтобы отделаться от неприятного ощущения, как можно задорнее кричу:

— Ну что же ты?! Решил отбросить стеснение и пощеголять передо мной в трусах?

— Нет, — тихо отвечает Дэниел, забирая одежду.

В первые минуты я стараюсь не смотреть на Дэниела, чтобы привыкнуть к мысли, что он в футболке и шортах Ричарда. Потом начинаю поглядывать на него боковым зрением и наконец осторожно поворачиваю голову. Сердце больно сжимается, но слез, слава богу, нет.

Мы снова на кухне. Дэниел молча сидит у стола, а я опять грею чай и ставлю на стол чашки и блюдца. Почему он так притих? Может, раздумывает, чью одежду я ему дала, прикидывает, не заявится ли в самую неожиданную минуту ревнивец муж? Не вздумает ли намылить ему физиономию, хоть между нами и ничего не было? Или просто чувствует мое напряжение, как я ни стараюсь казаться улыбчивой?

Надо окончательно прогнать хандру. Нехорошо это, по прошествии столь немалого времени на каждом шагу погружаться в омут скорби.

— Итак! — провозглашаю я, доставая противень с пирогом и ставя его на рабочий стол. — Прошу вас, мастер расчленять подгоревшие кулинарные опусы!

Дэниел секунду-другую смотрит на пирог рассеянным взглядом, будто не помнит о нем или слишком задумался о чем-то постороннем, потом шлепает себя по колену ладонью, с готовностью встает и просит:

— Дай мне самый большой в доме нож.

— Самый большой валяется в сарае, — говорю я. — Со сломанной ручкой.

— Со сломанной ручкой не пойдет, — по-деловому заявляет Дэниел. — Давай поменьше, желательно не из сарая.

Достаю столовый нож с длинным широким лезвием.

— А такой?

— Такой в самый раз. — Дэниел с уверенностью берет нож и так ловко, будто делает это далеко не впервые, аккуратно и быстро отрезает черное дно моего кулинарного творения. Я ставлю на стол большое блюдо, и Дэниел со знанием дела перекладывает на него пирог. — Вот и все! — Он с довольным видом отряхивает с рук мелкие крошки.

Подбочениваюсь и качаю головой.

— Ну и ну! Ты, оказывается, мастер на все руки!

— Так точно, — с мальчишеской важностью отвечает Дэниел, возвращаясь на место. — Имей это в виду. Если что понадобится — прикрутить, склеить или там расколотить, — обращайся.

Сглатываю подкативший к горлу комок горечи, старательно сохраняя внешнее спокойствие и даже улыбаясь. Ричард тоже все умел, во всяком случае мог в два счета уладить любую проблему.

— Непременно обращусь, — полушутливым тоном говорю я. — По какому телефону звонить? Ноль-ноль-ноль?

— По «ноль-ноль-ноль» меня вряд ли застанешь, — с серьезным видом отвечает Дэниел. — Лучше звони по одному из этих.

Он берет джинсы, которые принес с собой и положил на табуретку у входа, и протягивает мне визитку. На ней его имя, какой-то адрес и несколько телефонных номеров.

Киваю.

— Договорились.

Наконец садимся пить чай. Дэниел нахваливает пирог. Мне, хоть я и делаю вид, что не верю ему, ужасно приятно. Даже, как ни странно, хочется, несмотря на то что катастрофически не хватает свободного времени, научиться готовить вкуснее и разнообразнее.

Убираю со стола, мою чашки и застирываю пятна на одежде Дэниела, а он переносит доски в комнату Лауры, берет из ниши, где хранятся инструменты Ричарда, все необходимое и приступает к работе.

На улице морось, поэтому я вешаю джемпер и джинсы на батарею в ванной, потом возвращаюсь на кухню, наливаю в две кружки шоколадного молока и поднимаюсь наверх.

Вообще-то я планировала закупить сегодня продукты в супермаркете и сделать небольшую перестановку в спальне. После трагедии с Ричардом я передвигаю мебель каждые пару месяцев, всякий раз тщетно надеясь, что так будет легче зажить несколько иной жизнью. С одной стороны, я прекрасно понимаю, что все это нелепо: хранить невыстиранные рубашки и без конца переставлять кресла и столики. С другой же — не понимаю ровным счетом ничего.