– Понимаете, я его школьный друг. Случайно зашел сюда – и вот… Не видел Игоря десять лет.

С возрастом можно было промахнуться, но девушка вряд ли обратила внимание на такую мелочь. В эту секунду до него дошло, что случилось нечто непоправимое. С каким-то раздражающим трагизмом она прошептала:

– Он умер вчера. Погиб. Извините…

Она поспешно вернулась в свой спасительный круг, отгородившись от незнакомца завесой сигаретного дыма и корпоративного духа.

Макс выдохнул сквозь стиснутые зубы и медленно двинулся к выходу. По пути его взгляд невольно снова обратился к картине. Теперь она показалась ему еще более мрачной. В ней содержалось зашифрованное в неуловимых зрительных образах послание с того света, предсказание мертвеца, завещание и обещание…

Макс посмотрел на табличку с ценой. Что-то около сорока долларов. У него не было с собой денег. Он вышел на улицу и с некоторым облегчением окунулся во влажный холодный воздух.

Голиков никогда не считал себя суеверным психом. Тем не менее, он знал, что вернется за картиной в ближайшее время.

Книжный червь по имени Виктор Строков выполз из главного офиса харьковского издательства «Фиона» и направился к трамвайной остановке. Он был потрясен не столько тем, что держал в руках книгу со своей фамилией на обложке, сколько тяжестью, которая обрушилась на него. И все благодаря человеку, умершему примерно восемьдесят лет назад. Однако, Строков не сбрасывал со счетов и собственную изобретательность.

* * *

До сих пор он жил переводами брошюрок на модные оккультные темы и мистических трактатов. Волна интереса к такого рода литературе начала спадать, и ему пришлось «опуститься» до детективов, эротических триллеров и описаний программных пакетов. В провинциальном городе, пусть даже и большом, это не приносило желаемого результата. Работа была эпизодической и к тому же часто оказывалась бессмысленной.

Однако пару месяцев назад Строков наткнулся на настоящее сокровище. Он так и не смог бы объяснить, что заставило его зайти в двухэтажный дореволюционный дом по улице Клочковской, который предназначался под снос. Может быть, вполне понятный интерес ко всему уходящему безвозвратно.

Жильцов уже выселили. Пробираясь через груды битого кирпича, Виктор поглядывал на ослепшие окна и думал о том, что помнили эти стены. Вместе с их исчезновением неизбежно должна была умереть память…

В старом деревянном сундуке, забытом в одной из комнат, он нашел книги, наполовину съеденные крысами. Здесь были издания текущего столетия – от опусов вождей революции до перевязанных веревками номеров журнала «Вокруг света» за шестидесятые годы. Внутри этой груды хлама Строков отыскал свой бриллиант. Это была толстая книга, отпечатанная в Харькове в 1902 году. Последняя ее четверть отсутствовала, часть страниц оказалась безнадежно испорчена сыростью.

Увидев масонские знаки, замаскированные в иллюстрациях, Строков был заинтригован. Раньше он слышал кое-что о харьковской ложе «Умирающий сфинкс», но его сведения были скудными и разрозненными. Насколько Виктор мог судить, теперь он держал в руках книгу одного из «усыпленных» масонов. На титульном листе значилось: Яков Чинский «Графология. Эзотерическое учение Агриппы. Путеводитель по царству снов».

Собрание этих трех работ под одной обложкой показалось Строкову странным, если не сказать – парадоксальным. Их объединяло только имя автора. Позже, роясь в архивах самой большой городской библиотеки, Виктор раздобыл сведения еще об одном Чинском – на этот раз Чеславе – тоже, по-видимому, масоне, австрийце по происхождению, жившем в Петербурге, но, похоже, никогда не приезжавшем в Харьков. Самое загадочное заключалось в том, что среди работ Чеслава Чинского также значилась брошюра «Графология», изданная в 1910 году, но Строков не нашел никакого упоминания об «Учении Агриппы» и «Путеводителе», а также о судьбах Якова и Чеслава.

Его небольшое расследование оказалось безрезультатным. В конце концов, он наткнулся на непробиваемую стену спецхрана и был вынужден отступить. Однако у него появилось время и повод для изучения самой книги.

Понимая, что из «Графологии» и «Эзотерического учения Агриппы» можно было извлечь только нематериальную выгоду, он принялся за «Путеводитель», решив вначале, что обнаружил некое подобие обширного и подробного сонника. И тут Строков был сражен наповал.

«Путеводитель» оказался детальнейшим и глубочайшим исследованием сна, различных пограничных состояний сознания и всевозможных символов сновидений, причем, с совершенно неожиданной точки зрения. Текст завораживал, словно волшебная сказка, и пугал, как темный лабиринт. Чинскому удалось нащупать нечто очень цельное и одновременно очень зыбкое, мерцавшее на границе знания и интуиции; более того – ему удалось изложить это так, что разрозненные впечатления Строкова стали складываться в некую многообещающую систему, которая могла стать ключом к разгадке случайностей…

И все же его ожидало разочарование. Последняя часть книги, вобравшая в себя квинтэссенцию мистического опыта Чинского (возможно, позаимствованного из более раннего источника) была уничтожена. Строков почувствовал себя в положении человека, преодолевшего сложнейшие препятствия на пути к цели и оказавшегося перед наглухо замурованной дверью за два шага до нее.

С того момента неясная тревога уже не оставляла его. Все попытки найти целый экземпляр книги Чинского оказались тщетными. Самое удивительное, что никто даже не слышал о ней. Спустя две недели Строкова стали посещать легко узнаваемые сны, упомянутые в «Путеводителе». Среди них не было ни одного приятного или хотя бы нейтрального.

Мучительная незыблемость тайны изводила Виктора сильнее, чем он мог предположить. Он привык к ночным кошмарам и попал в зависимость от чего-то неописуемого. Оно пробило в нем дыру, сквозь которую хлынула чернота и похоть, подавляемая в течение двадцати с лишним лет. Время его жизни разделилось пополам между явью и сном, но открывшаяся ему сумеречная реальность потрясала куда сильнее всего, что он знал до сих пор.

Скучными серыми днями он снова и снова погружался в изучение последовательности своих видений, беззвучных голосов оттуда, жестов призрачных любовниц, однако отсутствующая часть мозаики превращала его в слепца, вызвавшегося быть поводырем таких же слепцов.

Строков вошел в свою квартиру, которую он делил с четырьмя тысячами книг, и осторожно положил на стол еще одну – свежеотпечатанную, гладкую, еще пахнувшую клеем и краской. На обложке стояла его фамилия. Ветхозаветное «царство» он отбросил, оставив для названия три слова: «Путеводитель по снам».

Строков рассчитывал на коммерческий успех. Для бесхитростных читателей Виктор сделал более или менее полную компиляцию всевозможных сонников, суеверной, но увлекательной чепухи, для более искушенных – немного разбавил текст Юнгом, Фрейдом и Успенским. Однако тайное сердце книги Чинского, ее глубинный пласт он оставил неизменными. У Строкова хватило невежества сохранить осколки, однако не хватило времени и силы, чтобы соединить их.