дома Волошин думал о нем как о летнем пристанище для соратников по искусству – писателей, художников, а также ученых и артистов. В 1924 г. он писал Л. Б. Каменеву: «Сюда из года в год приезжали ко мне поэты и художники, что создало из Коктебеля, который я застал 30 лет назад прекрасным и совершенно безлюдным заливом, своего рода литературно-художественный центр. При жизни моей матери дом был приспособлен для отдачи летом внаем, а после ее смерти я превратил его в бесплатный дом для писателей, художников, ученых. <…> Двери открыты всем, даже приходящему с улицы». В пореволюционные годы, когда интеллигенции в России жилось особенно трудно, бесплатный отдых в Доме поэта многим и многим был жизненно необходим. Л. В. Тимофеева написала в 1926 г. в своих воспоминаниях: «Надо знать наши советские будни, нашу жизнь – борьбу за кусок хлеба, за целость последнего, что сохранилось – и то у немногих, – за целость семейного очага; надо знать эти ночи ожидания приезда НКВД с очередным арестом или ночи, когда после тяжелого дня работы приходишь в полунатопленную комнату, снимаешь единственную пару промокшей насквозь обуви, сушишь ее у печки, стираешь, готовишь обед на завтра, латаешь бесконечные дыры, и все это в состоянии приниженности, в заглушении естественного зова к нормальной жизни, нормальным радостям, чтобы понять, каким контрастом сразу ударил меня Коктебель и М. А., с той его человечностью, которой он пробуждал в каждом уже давно сжавшемся в комок человеческом сердце, с той настоящей вселенской любовью, которая в нем была».

Количество гостей Дома увеличивалось с каждым годом. Если в 1923 г. их было 60, то в 1925 г. – 400. Первые гости появлялись уже в апреле. К 17 августа (день именин хозяина) Дом был полон гостей, а уезжали последние гости лишь в конце октября. Дом поэта на многие годы стал убежищем для сотен друзей и знакомых Волошина. Гостями Волошина были поэты М. И. Цветаева и О. Э. Мандельштам, А. Белый и В. Я. Брюсов, Г. А. Шенгели и И. Л. Сельвинский, И. Г. Эренбург и Е. Г. Полонская, В. А. Рождественский и М. С. Петровых; писатели А. С. Грин и Е. И. Замятин, М. А. Булгаков и Л. М. Леонов, В. В. Вишневский и К. И. Чуковский. В Доме отдыхали и работали художники А. П. Остроумова-Лебедева и К. С. Петров-Водкин, М. А. Шаронов, Ю. Л. Оболенская, К. Е. Костенко и А. К. Шервашидзе. А еще – литературоведы, артисты, композиторы, искусствоведы, геологи, врачи, химики, летчики… В 1931 г. поэт подарил дом матери и два флигеля Всероссийскому союзу писателей «для устройства дома отдыха писателей под именем „Дом поэта“». Его дом сохранился до наших дней таким, каким он был при Волошине. Ныне это Дом-музей М. А. Волошина, памятник литературно-художественного быта первой трети прошлого века. «Не музей, а дыхание жизни», – писал о Доме Андрей Белый в 1933 г., называя его одним из культурных центров «не только России, но и Европы».

11 августа 1932 г. Максимилиана Александровича не стало. Похоронили его на горе Кучук-Енишар, с которой открывается вид на Коктебельский залив и панораму Карадага. «Так профилем в море по один бок и могилой по другой, – Макс обнял свой Коктебель», – написала Анастасия Цветаева.

В. П. Купченко, Р. П. Хрулева

Стихотворения

Доля русского поэта

В вековом исканьи света,

В тине пошлости и зла

Доля русского поэта

Бесконечно тяжела.

Жажда жизни, жажда воли

Исстрадавшейся душой —

Тяжелее этой доли

   Не сыскать другой!

Не жилица в этом мире

Наша муза. Ведь она

В глубине самой Сибири

Жгучим горем рождена.

Эти песни прилетели

И родились средь степей,

В буйном ропоте метели,

Под зловещий звон цепей,

Под запорами острога,

В душной камере тюрьмы.

Боги! Боли слишком много —

Счастья здесь не сыщем мы.

И с надорванной душою,

Исстрадавшийся от мук,

Наш поэт с своей тоскою

Умирать идет на юг.

Юг служил всегда могилой

Нашей музы. И поэт

Здесь мечтал собраться с силой,

Видя моря блеск и свет.

Но, как раненая птица,

Мысль подняться не могла…

<До 6 сентября 1898>

В вагоне

Снова дорога. И с силой магической

Всё это вновь охватило меня:

Грохот, носильщики, свет электрический,

Крики, прощанья, свистки, суетня…

Снова вагоны, едва освещенные,

Тусклые пятна теней,

Лица склоненные

Спящих людей.

Мерный, вечный,

Бесконечный,

Однотонный

Шум колес.

Шепот сонный

В мир бездонный

Мысль унес…

Жизнь… работа…

Где-то, кто-то

Вечно что-то

Всё стучит.

Ти-та… то-та…

Вечно что-то

Мысли сонной

Говорит.

Так вот в ушах и долбит и стучит это:

Ти́-та-та, та́-та-та… та́-та-та… ти́-та-та…

Мысли с рыданьями ветра сплетаются,

Поезд гремит, перегнать их старается…

Чудится, еду в России я…

Тысячи верст впереди.

Ночь неприютная, темная.

Станция в поле… Огни ее —

Глазки усталые, томные —

Шепчут: «Иди…»

Страх это? Горе? Раздумье? Иль что ж это?

Новое близится, старое прожито.

Прожито – отжито. Вынуто – выпито…

Ти́-та-та… та́-та-та… та́-та-та… ти́-та-та…

Чудится степь бесконечная…

Поезд по степи идет.

В вихре рыданий и стонов

Слышится песенка вечная.

Скользкие стены вагонов

Дождик сечет.

Песенкой этой всё в жизни кончается,

Ею же новое вновь начинается,

И бесконечно звучит и стучит это:

Ти́-та-та… та́-та-та… та́-та-та… ти́-та-та…

Странником вечным

В пути бесконечном

Странствуя целые годы,

Вечно стремлюсь я,

Верую в счастье,

И лишь в ненастье

В шуме ночной непогоды

Веет далекою Русью.

Мысли с рыданьями ветра сплетаются,

С шумом колес однотонным сливаются,

И безнадежно звучит и стучит это:

Ти́-та-та… та́-та-та… та́-та-та… ти́-та-та…

Май 1901

В поезде между Парижем и Тулузой

Кастаньеты

Е. С. Кругликовой

Из страны, где солнца свет

Льется с неба жгуч и ярок,