пересекала провинцию с севера на восток. Линкольн, в свою очередь, был связан с рекой Трент (Trisantona fluvium) и, следовательно, с прибрежной торговлей Северного моря каналом Фосс-Дайк (Foss Dyke) – удивительным, навязанным местным жителям подарком империи. Еще одна дорога, в более поздние века известная как Эйкман-Стрит (Akeman Street), соединяла Акве Сулис прямо со столицей провинции Лондинием (Londinium), проходя через Кориний, столицу цивитата добуннов (Corinium Dobunnorum, совр. Сайренсестер), и Веруламий (Verulamium, совр. Сент-Олбанс).

Храм и купальни в Акве Сулис детально изучали несколько поколений археологов и историков. Бриттской богине Сулис, которую римляне отождествляли со своей Минервой, поклонялись многие местные жители: ее горячие источники побуждали как к приношениям – в виде монет и небольших даров, – так и к подаче прошений, подобных мольбе возмущенной жертвы кражи перчаток из Ули, чью сохранившуюся табличку мы цитировали в начале этой главы. Не менее 130 посланий богине, нацарапанных на небольших металлических пластинках, были извлечены из источника: это самые подлинные голоса, долетевшие до нас из римской Британии, и среди них – единственный сохранившийся письменный образец бриттского письма. Многие послания – проклятия обманутой любовницы или ограбленного домовладельца – позволяют нам не только представить себе неприглядные детали городской жизни: преступления, похоть, неверность, – но и получить сведения о личной собственности, которую авторы посланий считали ценной: накидка, принадлежавшая некоему Доцилиану, туника, конская попона, полотно, оловянная посуда, чашки, зеркала, кольца и даже мул[23].

В III веке Акве Сулис был обведен внушительными каменными стенами – как и многие другие большие и маленькие города Британии того времени. Служители и посетители городских купален и храма, похоже, принадлежали к той социальной прослойке, которую археологи с долей иронии называют ультраримскими бриттами: люди, чьи семьи получили немалую выгоду от того, что их родина была включена в европейскую сверхдержаву, считавшие себя настоящими римлянами и высокоцивилизованными гражданами. Эти латинизированные горожане жили в каменных домах среди облагороженного ухоженного ландшафта, который к IV веку был усыпан сельскими поселениями, небольшими городами, роскошными виллами, испещрен множеством дорог со щебеночным покрытием. Они имели рабов, подписывали свои письма и купчие латинизированными патронимами, ходили в базилику в тоге и посещали театр. Они могли содержать небольшой домик в городе и дом побольше в сельской местности, как благородные зажиточные господа в английских графствах XVIII века или владельцы дач в России времен Толстого. К концу IV века, когда Британию, похоже, настиг панъевропейский экономический и политический кризис, многие ультраримские бритты позаимствовали модные внешние атрибуты и ритуалы христианства. Усвоив соответствующие нормы материального благополучия и социальные традиции, они стали воплощением гомогенной культуры колонизаторской средиземноморской сверхдержавы. Они были воплощением истории успеха.

Через два или, возможно, четыре поколения, сменившихся с той поры, как последнюю пластинку с латинским проклятием вместе с несколькими затертыми монетками на счастье бросили в Бате в источник, бриттский монах, известный нам как Гильда Премудрый, говорил о расцвете римской Британии, словно глядя на нее в перевернутый телескоп. В проповеди-предостережении, написанной на латыни и адресованной современным ему королям и духовенству, он сетует на грехи и слабости ультраримских бриттов: неблагодарные и самодовольные, они изгнали римских губернаторов, отринули их закон и защиту, отреклись от христианского Бога и в результате дорого заплатили за это. Гражданские войны, мор, вероотступничество, вторжения варваров-язычников со всех концов света повергли великолепие римской Британии в прах. Гильда писал, что в итоге пламя анархии охватило Британию от моря до моря, опустошив плодородный край, и лишь тирания смогла пустить корни в этой земле. Города лежали в развалинах, непогребенные тела, разлагавшиеся на улицах, становились добычей падальщиков. По словам Гильды, в Британии еще оставались правители и блюстители порядка, но они сгибались под бременем непосильных забот. Старый мир был сметен прочь.

Гильда и Беда рассматривали историю как назидательный божественный текст: вера и покорность Богу вознаграждаются спокойствием и процветанием, грех, слабость и невежество навлекают на провинившихся божественные кары, которые вершатся руками других глупых жестоких грешников и неверующих варваров. Ветхий Завет был для Гильды и Беды истинным vade mecum (путеводителем). Современные историки, как и Гильда, хотят понять, каким образом процветающее, упорядоченное, облагаемое налогами, хорошо управляемое высокоэффективное общество могло так стремительно деградировать и лишь после множества бедствий последующих веков смогло возродиться уже в ином качестве. Они ищут разгадку в археологических находках, в свидетельствах Гильды, в древнейших сводах англосаксонских, бриттских, ирландских законов, в обрывочных сведениях, которые спустя много веков собрал самобытный бриттский историк, известный нам под именем Ненний[24], в первых записях «Англосаксонской хроники». Они пытаются представить себе социальные и политические процессы, протекавшие в Британии в течение двух столетий: на пути от начальной точки – централизованного латинизированного военного государства – через его крах, его исчезновение в черной дыре истории – к появлению лоскутного одеяла из мелких, динамично развивающихся воинских королевств, одухотворенных жизненной и творческой силой церкви. Напрашивается вопрос: как описать период между 400 и 600 годами – как эволюцию или как революцию? В ворохе возможных описаний можно даже ухватиться за соломинку, носящую имя Артур.

Антропологи, рассматривающие руины и сравнивающие институты, языки и культурные особенности Британии времен римского владычества с культурой Уэльса, Шотландии и Англии времен раннего Средневековья, должны ответить на ряд взаимосвязанных вопросов. Как изменялась жизнь людей в те неспокойные времена? Какие существовали сообщества и социальные группы, в соответствии с какими социальными правилами и нормами они функционировали и развивались? Почему жители современной Великобритании называют свои города и деревни словами валлийского, гэльского и английского языков, а не по-латыни? Как местные бритты взаимодействовали с прибывающими в Британию захватчиками или иммигрантами – германцами, галлами, ирландцами? Почему похоронные обряды в какой-то момент сменились с захоронений в земле без погребального инвентаря на кремацию с погребальным инвентарем[25], а потом вновь вернулись к первоначальной форме? Самое богатое поле для антропологических изысканий – вопрос о том, как население Британии в конце римского владычества и их потомки V–VI веков использовали убранство зданий, личные украшения, различные атрибуты и погребальные церемонии, чтобы выразить и подчеркнуть свои идентичность, принадлежность и статус. Но даже если антропологи, имея в руках карты всех поселений и сведения обо всех артефактах, когда-нибудь смогут сказать, чем занимались люди тех потерянных поколений, они никогда не узнают, о чем они думали, глядя на угасающие угли своих очагов.

Географы, чья работа становится все более важной по мере того, как современный путник ищет дорожную карту, чтобы ориентироваться в тех смутных временах, стараются понять, как менялись – или не менялись – представления о территориальном делении (и их физическое воплощение). Некоторые видят преемственность на протяжении половины тысячелетия – от племенных союзов конца бронзового века (таких как добунны