Кондотьер Джованни Лонго вернулся домой, но полученная им рана оказалась смертельной. Его могилу и сегодня можно увидеть на острове Хиос.

* * *

Первыми в Константинополь ворвались янычары, круша все на своем пути. Сопротивление последних защитников было сломлено почти сразу, но пока турки не пресытились убийствами, никому не было пощады. В некоторых местах из-за множества трупов совсем не было видно земли. Кровь стекала в бухту Золотой Рог, расстилавшуюся у стен города как огромное багровое озеро.

Византийский историк Франдзис, друг императора Константина, сражавшийся рядом с ним и попавший в плен, так описал турецкий триумф: «В жилищах мольбы и рыдания, на перекрестках предсмертные вопли, в храмах слезы, везде стоны мужчин и стенания женщин. Турки хватают, тащат, обращают в рабство, убивают и насильничают».

Янычары захватили Константинополь на рассвете, когда луна еще стояла высоко в небе. Султан Мехмет уже много часов знал, что город в его власти. Однако свой триумфальный въезд в поверженную столицу Византии он отложил до вечера, когда разгул резни и грабежей должен был пойти на убыль. Кроме того, ему было важно выяснить судьбу Константина. Он приказал своим солдатам разыскать его тело. Константина долго искали среди груды трупов и опознали лишь по пурпурным сапожкам с золотыми орлами. Такие носили только византийские императоры.

Султан повелел выставить голову Константина на самой высокой колонне в центре города, а тело отдал грекам для погребения. Мехмет был доволен тем, что его враг мертв. Теперь он был не только султаном, но и единственным наследником византийских басилевсов. Всю свою дальнейшую жизнь посвятил он завоеванию тех территорий, которые когда-то принадлежали Византийской империи.

Тем временем турки продолжали грабить великий город. Многие бросились в императорский дворец, который уже никто не охранял. Они растаскивали его сокровища, сжигали книги и иконы, предварительно сорвав с них переплеты и оклады, оправленные драгоценными камнями. А многие ринулись к небольшим, но прекрасным церквям, расположенным в центральном квартале города. В уникальном по красоте священном храме Хоры турки не тронули мозаики и фрески — это было запрещено султаном, — но уничтожили древнюю икону Богоматери — самое священное Ее изображение во всем христианском мире, исполненное, по преданию, самим святым Лукой.

Неистовство янычар продолжалось целый день. Турки врывались в монастыри — мужские и женские, — монахинь насиловали, монахов убивали. Жителей города вязали и угоняли в рабство, предварительно ограбив до нитки. Стариков и младенцев, за которых ничего нельзя было выручить на рынке, убивали на месте. Тремя потоками с разных сторон янычары, башибузуки и матросы турецкого флота устремились к величайшему храму Византии, к собору Святой Софии — последнему убежищу греков.

Храм был заполнен людьми, молившими Святую Заступницу о чуде. Только это могло их еще спасти. Но напрасны были их молитвы. Святая литургия уже закончилась, и шла заутреня. Громадные бронзовые ворота собора были закрыты. Турки разбили их ударами бревен и ворвались внутрь. Старики и калеки тут же пали под ударами ятаганов. Оставшихся в живых турки связали сорванными с женщин платками и шарфами и погнали к солдатским бивуакам.

К вечеру в городе не осталось уже ничего, что еще можно было бы разграбить, и никто не протестовал, когда султан приказал прекратить грабежи.

Поздно вечером султан вступил в обезлюдевший город в сопровождении своих визирей и отборного отряда янычарской гвардии. Он медленно ехал по улицам Константинополя, дивясь их странному очарованию. Перед входом в собор спешился, преклонил колени и посыпал голову землей в знак своей покорности воле Аллаха. Потом вошел в собор и несколько минут постоял в молчании. Он никогда не рассказывал, о чем думал в эти минуты. В церкви оставались еще несколько священников, которых не успели увести. Припав к ногам победителя, они молили о пощаде.

— Встаньте, — повелел султан, — и идите с миром. Вас никто не тронет, ибо сказал пророк, что не будет помилован тот, кто не проявляет милости к другим.

Мехмет был жестокосердным человеком, однако в этот счастливый для него день хотел проявить великодушие. Он приказал, чтобы церковь Святой Софии была немедленно превращена в мечеть. Один из его имамов тут же взошел на амвон и провозгласил мусульманский символ веры, а султан, повернувшись в сторону Мекки, прочитал благодарственную молитву Аллаху, владыке миров.

Покинув собор, султан пересек площадь и подъехал к императорскому дворцу. Задумчиво бродил он по его пустым залам и галереям, шепча стихи персидского поэта: «Во дворце цезарей вьет свою паутину паук, в сторожевых башнях дозор несет сова…»

На следующий день султан приказал сбросить с купола Святой Софии золотой, крест в течение тысячи лег возвышавшийся над Константинополем как символ человеческих страданий и радостей. С тяжелым грохотом рухнул он на землю, и от звука этого падения содрогнулся весь христианский мир. В Риме и Лондоне, в Вене и Париже со страхом осознали вдруг, что из-за их преступного легкомыслия через взломанные византийские ворота ворвалась в Европу зловещая сила, которая несколько веков будет угрожать ее миру и благополучию.

Жарким и страшным летом 1492 года немолодой уже мореплаватель Кристобаль Колон, снискавший в дальнейшем всемирную славу под именем Христофора Колумба, в отчаянии метался по испанскому побережью, тщетно пытаясь укомплектовать экипажи трех своих кораблей. Свободных моряков не было ни в одном порту. Великий плач возносился к небесам, и влажен был пропитанный слезами горячий воздух. Тысячу лет жили евреи в мире и покое на иберийской земле, которую считали своей. Тысячу лет возносились к небу молитвы из синагог Саламанки и Малаги, Толедо и Гранады, но еще не была испита до конца народом-скитальцем горькая чаша.

Пробил час, и Израиль вновь отправился в изгнание, погрузившись на утлые, изъеденные червями челны, купленные по таким баснословным ценам, словно они были из чистого золота. А те, кто остались в Испании ценой отступничества от веры отцов, глазами, полными слез, всматривались в плавучие гробы изгнанников, на которые наплывала мрачная тень африканских скал. Они еще не знали, какая участь уготована выкрестам.

Хоть и с превеликим трудом, и не сразу, но Колумбу удалось все же набрать нужное количество моряков и отплыть в просторы океана. А на оставленной им иберийской земле костры инквизиции все чаще оскверняли небо клубами смрадного дыма. Невыносим был запах горящей человеческой плоти, и совсем как люди корчились брошенные в огонь свитки Торы. Всюду суетились монахи в капюшонах, с энтузиазмом распевавшие псалмы и молитвы,

И монахи, и взбудораженная толпа с изумлением смотрели, как превращенные в живые факелы люди громко читали молитву Шма Исраэль… Они просто физически не смогли вынести своего отречения от Бога Израиля. Для них это было равнозначно тому, чтобы вырвать сердце из своей груди.