— Но… один его вид постоянно будет напоминать мне о том… Об этом. — Она брезгливо поморщилась, взглянув на постель, еще хранившую запах другой женщины.

— Милая, отнесись к этому как… например, к медицинскому эксперименту, — неожиданно предложил Владимир. — Тебя ведь осматривали врачи-мужчины, и не раз. И ты позволяла проникать им в святая святых, потому что это было необходимо. Также и мне было необходимо… это… — Владимир тоже кивнул в сторону постели, — чтобы получить результат.

— Не смешивай разные вещи! — сердито воскликнула Елена. — Ты не ради ребенка совратил ее! А только ради удовлетворения собственных потребностей! Тебя нисколько не заботило в тот момент наше будущее! Напротив, ты жил только сиюминутными страстями и потакал им. А теперь пытаешься убедить меня, что чуть ли не ради нашего семейного счастья забрался в постель с какой-то грязной девкой! Кто она такая, кстати? Я даже не знаю ее имени.

Он попытался вяло сопротивляться:

— Разве оно имеет значение? Эта девчонка вообще не играет роли во всей этой истории…

— Ты опять? Почему же ты выбрал именно ее? Не какую-нибудь старую уродину, если для тебя это не имело значения?

— Но от уродины и ребенок родится уродливый, — резонно возразил Владимир. — Я выбрал самую хорошенькую…

— Значит, ты признаешь, что она поразила твое воображение? Боже, о чем мы говорим?! — простонала Елена и упала в кресло. — Как это вообще можно обсуждать? Я ненавижу тебя!

Пристроившись возле нее на полу, Владимир проговорил, понизив голос:

— Мое воображение здесь вообще ни при чем. Его однажды и навсегда поразила другая женщина. Это ты. И никто, кроме тебя, никогда не войдет в мое сердце…

— Но другие, оказывается, могут свободно входить в твою спальню… Боже, наверное, все обманутые жены слышат одно и то же! Какая мерзость! — Елена передернулась всем телом, живо вообразив, как ее муж затаскивает в эту комнату полуграмотную босую девчонку, и та, глупо и похотливо хихикая, с грязными пятками забирается на их постель. — От нее, наверное, луком воняло!..

— Да-да. Она была ужасна, с готовностью подтвердил Владимир.

— В самом деле? Почему же ты так стонал от наслаждения? Это продолжалось целую вечность!

— Ну, милая, — муж прижался лбом к ее колену, не стоит терзать себя этими воспоминаниями.

— Думаешь, от них можно избавиться? — Елену ужаснула невозможность стереть из памяти эту позорную сцену.

Обхватив ее ноги, Владимир прошептал:

— Я сделаю все, чтобы помочь тебе забыть об этом…

— Это не в твоих силах, — печально отозвалась Елена. — Мы не властны над своими воспоминаниями.

Он вскинул голову, в который раз поражая жену синевой своих глаз:

— Но мы в силах повлиять на наше будущее. Прошу тебя, давай будем думать о нем…

* * *

Она уже не вытирала слез, от которых лицо распухло почти до неузнаваемости. Металась по постели в комнате для гостей: на ту, что в спальне, оскверненную и проклятую, лечь просто невозможно, немыслимо! Чтобы запах той девки ощутить, ради которой Владимир пожертвовал нежностью и преданностью, страстью ночей и дружбой — всем, что составляло их жизнь.

«Как он может просить меня забыть подобное?! Он, все светлое перечеркнувший… Все звучавшие слова любви заглушивший одним этим стоном, вырвавшимся будто из самой глубины его существа… Я не смогу прикоснуться к нему больше! Я просто растоптана им, все болит — и тело, и душа…»

Тимошка явился с телеграммой, предупреждавшей о приезде Елены, только к вечеру — запил в дороге. Но его появление уже решительно ничего не меняло. К мирному соглашению супруги Петровские в тот день так и не пришли. Елена Павловна настояла, чтобы муж вернулся в Петербург, убедив его, что им обоим нужно время. Необходимо прийти в себя и разобраться: есть ли у них вообще-то будущее, о котором с таким жаром говорил Владимир. Перед отъездом Елена выпытала у него имя той девки, что ублажала его в постели, и была поражена, когда он назвал Варю Иванину — дочь конюха Василия. Елена помнила ее еще ребенком.

— Да сколько же ей сейчас? — вырвалось у нее.

— Уже пятнадцать, — невозмутимо сообщил Владимир Иванович.

— Совсем девочка! — Она укоризненно поглядела на мужа.

Тот виновато усмехнулся, опустив глаза, а Елене вспомнились не по годам развитые груди этой Варьки, которые муж так страстно и самозабвенно сжимал. Да и бедра у нее уже стали по-женски округлыми… Может, даже Владимир был не первым мужчиной, познавшим ее. У крестьян с этим просто.

Елена до сих пор помнила, как в детстве, приехав на дачу, она, играя, случайно забрела на заброшенный сеновал, где услышала странные вздохи и стоны. Притаившись, она заглянула внутрь и увидела на охапке сена их кухарку с каким-то бородатым, страшным, как ей показалось тогда, мужиком. Кухарка стояла на коленях, упираясь локтями, и большие груди ее раскачивались во все стороны, а мужик грубо бил ее сзади низом живота. При этом оба были совершенно голые. Потом он ухватил ее полные груди и стиснул так, что женщина вскрикнула.

Закусив губу, Лена замерла от ужаса, глядя эту сцену, и вдруг почувствовала, как что-то напряглось у нее в животе и мучительно захотелось того запретного, за что ее уже наказывала мать. К тому же она помнила, что так делать нельзя, что это плохо, и глупо, и вредно для здоровья… Но сейчас Лена угадывала, что эти двое занимаются чем-то очень похожим и что им не плохо, а хорошо, потому что круглое лицо кухарки то и дело озаряла довольная ухмылка. Хотя вначале девочка подумала, что бедной кухарке должно быть больно ведь этот мужик бьет ее. Вот только почему не рукой, а животом?..

А потом, когда оба уже успокоились, она увидела еще кое-что странное, что этот бородатый где-то прятал все это время. Прищурившись, Лена вглядывалась в то, что торчало у него спереди, и не могла понять, что это такое?

А мужик вдруг заметил устремленный на него испуганный взгляд и, взяв в руку, покачал этим странным предметом:

— Эй, девка, хочешь? Я и тебе подсоблю. Поди, в первый раз захотела?

Кухарка, узнав господскую дочку, взвизгнула, стараясь прикрыться, а мужик громко захохотал. Лена бросилась бежать со всех ног и спряталась в дальней беседке сада. Здесь мать вряд ли стала бы ее искать, поэтому можно было немного нарушить ее запреты, и позволить себе то самое плохое и вредное…

Вспоминать об этом Елена не любила. С такой же легкостью она изгоняла из памяти все неприятное или постыдное. И это внушало надежду, что рано или поздно ей удастся забыть и ту чудовищную сцену, свидетельницей которой она невольно стала.

— Прошу тебя, не задерживайся здесь надолго, — умолял ее Владимир перед отъездом. — Осень начинается, скоро пойдут дожди, здесь будет уныло и сыро. Не приведи Господь, простудишься…

— До того, как начнутся дожди, будет бабье лето, — напомнила Елена Павловна. — Самое время для разгула плоти.