Пока я допивал шоколад и досматривал газету, настало время встретиться с Виктором Соссэ. И я направился к Лиспенард-стрит.

Ветер прибавил скорость на пару узлов, пальто совсем не грело, будто из марли было сшито. Когда я вошел в оформленный в стиле минимализма холл здания возле Черч-стрит, лицо горело, а глаза саднило от пыли. Виктор Соссэ ждал меня, изучая крохотную трещину в блестящем каменном полу.

Виктору было около пятидесяти. Плотно сбитый, мускулистый человек с кожей цвета некрепкого кофе. Морщинистое, как табачный лист, лицо, лысина прикрыта зеленой вязаной шапкой. Черные глаза — блестящие, скептические. Он посмотрел на часы, потом на меня.

— Вы — Марч? — Я кивнул. — Вы пунктуальны. — Откуда бы он ни был родом, акцент выдавал в нем в первую очередь жителя Бронкса.

Виктор Соссэ работал администратором здания — управляющим. Он жил в другом месте, его имя и телефон мне дали агенты-распорядители. Виктор и его команда обслуживали несколько домов в округе — дорогие жилые дома, два десятка лет назад переоборудованные из складов и заводов. Давным-давно — лет тридцать назад — в здании, где мы сейчас стояли, размещалась ткацкая фабрика. В более недавние времена — восемнадцатого ноября, когда «Хендрис» наводнили рок-звезды, — именно здесь провели день Дэвид и Рен. Дэвид запомнил адрес. Он рассказал, что квартира большая, с одной спальней, на четвертом этаже, но не знал ни номера, ни имени хозяина. Все это я надеялся выяснить с помощью Виктора.

Я подготовил байку: якобы восемнадцатого произошла авария, и я пытаюсь найти человека, который, возможно, все видел из окна квартиры на четвертом этаже. Виктор вежливо выслушал и кивнул; впрочем, не знаю, мне он поверил или моим пятидесяти долларам. Так или иначе, он улыбнулся и рассказал все, что я хотел знать.

Когда я вернулся домой, еще и трех не было, но уже темнело. На западе громоздились гряды серых туч, и солнце походило на пятно прошлогоднего снега. Я остановился в дверях квартиры. На спинке софы валялось длинное черное пальто, на кухонном столе красовались открытая бутылка тоника и бутылка водки, нож для чистки овощей и три четвертушки аккуратно разрезанного на четыре части лайма. На моем длинном дубовом столе лежала темно-синяя сумка «Келли». Я почувствовал запах «Шанель» и услышал шум воды в ванной. Клэр.

Мы начали снова встречаться примерно шесть месяцев назад, после долгого перерыва. Два года назад она решила, что наши отношения нельзя назвать здоровыми, что я не умею развлекаться, — и я не мог с ней спорить. С тех пор я вряд ли сильно изменился и, уж конечно, не к лучшему, так что, когда в июле прошлого года Клэр вдруг позвонила, оставалось предположить, что она пересмотрела свои взгляды на здоровье и развлечения.

В октябре я дал ей ключ. Так стало удобнее, но каждый раз, обнаруживая Клэр у себя, я испытывал легкий шок. Нельзя сказать, что она заявлялась без предупреждения. Клэр была в высшей степени деликатной гостьей, всегда сначала звонила и всегда приносила какие-нибудь мелочи: утром — апельсиновый сок и круассаны, днем — сыр и виноград, а вечером (если муж уезжал из города) — букет цветов, еду из индийского ресторана и сумку со всем, что необходимо на ночь. Дело было не в неожиданности, а в застарелом одиночестве. Я все никак не мог привыкнуть, что дома меня может ждать что-то еще, кроме тишины и пыли.

Я повесил пальто на вешалку, поместил туда же пальто Клэр и проверил автоответчик. Ничего — причем довольно давно. Дело Дэвида было первой новой работой за месяц, остальные братья и сестры не давали о себе знать уже года полтора. А немногочисленные знакомые, которые раньше время от времени позванивали, последнее время делали это гораздо реже — может быть, потому, что я редко перезванивал. Я прижал пальцы к вискам. Снова заболела голова. Я налил воды и выпил две таблетки аспирина. Посмотрел на длинный ряд окон и подумал, не пробежаться ли, но размышлениями дело и закончилось, потому что Клэр вышла из ванной.

Она надела мой махровый халат, мокрые белокурые волосы были распущены. В одной руке она держала полотенце, в другой — пустой стакан. Издали Клэр выглядела настоящей моделью: острый подбородок, прямой нос, красивой лепки скулы и озорной, как она выражалась, «вдовий пик» (волосы у нее на лбу росли треугольным выступом; Клэр утверждала, что это предвещает раннее вдовство), но вблизи впечатление менялось. Было что-то скептическое в изгибе бровей, что-то насмешливое в изгибе губ, и вообще ее лицо было слишком ироничное и умное.

— У тебя замечательный напор воды, — сказала она, — но шампунь лучше сменить. Я пользовалась этой зеленой гадостью в седьмом классе, и даже тогда она пахла, как цветы на похоронах. — Голос хрипловатый, душевный и всегда чуть-чуть насмешливый. Клэр поцеловала меня в губы — при ее росте ей даже не нужно было особо тянуться. У поцелуя было странное послевкусие: водка, тоник, лайм и зубная паста с фтором.

Она снова взялась за бутылки. Сосредоточенное лицо, как у часовщика или хирурга, экспериментаторский блеск в узких серых глазах. Резкие черты лица смягчились в рассеянном, угасающем свете, появившийся после душа румянец поблек. Завершив композицию долькой лайма и льдом из морозилки, она оглядела меня с головы до ног.

— Выглядишь отвратительно: бледный, усталый, мешки под глазами. Не будешь следить за собой — придется делать подтяжку. — Клэр пригубила водку с тоником. — Если бы я не знала тебя, решила бы, что ты вчера напился. — Она погладила меня по груди. — Давай-ка, приляг ненадолго.

Когда я проснулся, Клэр уже ушла, а день закончился. С неба сыпались крохотные снежинки, в свете фонарей они казались розовыми. Я нащупал на тумбочке часы. Час сна, а как не отдыхал. Голова по-прежнему гудит, плюс болезненные ощущения в бедрах и напряженность в пояснице — последствия спортивных упражнений с Клэр. Я переполз на прохладное, пустое место рядом, потом пополз дальше: с постели в ванную.

Долгое стояние под душем и сандвич с арахисовым маслом и джемом вернули меня к жизни — я даже решил поработать. Откопал в кармане заметки, сделанные во время встречи с Виктором Соссэ, и взялся за телефон.

Виктор знал свое имущество и рассказал достаточно о доме на Лиспенард-стрит, чтобы понять, где побывал Дэвид: 4С, единственная двухкомнатная квартира на четвертом этаже.

Хозяевами значились мистер и миссис Мартин Лителла, которые купили квартиру для своей дочери Джилл. Дочка эта, изящная, миниатюрная блондинка, по словам Виктора, была актрисой. Выступала она под псевдонимом Джилл Нолан и сумела получить постоянную работу в гастрольной труппе, в музыкальной комедии об испанской инквизиции. Турне, по словам Виктора, началось четыре месяца назад, и Нолан должна провести в разъездах еще три месяца. Изредка — примерно раз в шесть недель — она возвращается в Нью-Йорк, обычно на пару дней. В ноябре, насколько Виктор помнил, Джилл вообще не приезжала, а сейчас вроде должна быть в Сиэтле. Самое главное, он знал номер ее сотового. На третьем гудке она отозвалась. Я назвался Фитчем.

Джилл Нолан сказала, что я поймал ее во время перерыва на кофе (обезжиренный, без кофеина и взбитых сливок и жутко горячий), между кружком прядения и занятиями йогой. Обычно по вторникам она вечерами занималась еще и боксом, но в этот вторник не получилось, потому что к Мэнди, ее соседке по комнате — той рыженькой, что играет дочку раввина из Саламанки, который умирает в начале второго действия, — приехал дружок из Цинциннати, и, чтобы не мешать им, Джилл ночевала у Бритни из хора, а та забыла поставить будильник, в результате они проспали, и из-за этого весь день профукан: не успела ни позавтракать, ни забрать вещи из химчистки, ни сдать сапоги, которые купила на прошлой неделе. Все это она выдала скороговоркой, на одном бесконечном вдохе, почти гипнотическим, монотонным голосом, который звучал то выше, то ниже, то глухо, то звонко и словно взбивал мне мозги в пену.