Ни один художник не смог бы лучше изобразить уныние и запустение. Я мысленно поместила в пустую раму две фигуры, расположив их на переднем плане, на фоне безлунном ночи. Одна стоит на носу продолговатого пуннарино, привязанного к едва намеченной якорной цепи. На руках у нее вторая, одетая в плащ, под которым угадываются темный костюм и белая рубашка. Кроме бликов, отбрасываемых водой на лодочный якорь, ткань образует единственное световое пятно во мраке, ее белизну оттеняет пурпур окаймляющей рану крови. Золотые отблески часов и перстня, контрастируя с окружающей тьмой, указывают, что здесь вершится мрачный рок. Картина исполнена напряженного драматизма: мы предчувствуем, что стоящий человек сейчас опустит безжизненное тело в канал, опустит нежно, как кладут в колыбель младенца. Может быть, прежде чем начать позировать художнику, он снял с себя плащ и укутал в него того, другого. Когда же картина будет закончена, он снова возьмется за весло и скроется в дождливом мраке, за пределами рамы. Лучшие полотна не ограничиваются запечатлением какого-то момента, они рассказывают всю историю, от начала до конца. Это повествует о какой-то двусмысленной истории, случившейся с двумя венецианцами: «Преданный моряк» или «Наказанный мошенник». Взять, к примеру, наших венецианских художников. Лонги[6], этот великий летописец мелких происшествий, почти не обращается к трагическим сюжетам. У Тьеполо смерть носит назидательный характер, завершаясь причислением к лику блаженных или воскресением. Мертвец нашего Альвизе, весь в золоте и с рубином на пальце, вполне вписывается в эту традицию. Интересно, с какого праздника, с какого бала возвращался он, когда сорвался в воды канала Сан-Агостино, вдали от городских огней? Из какого исторического палаццо, снятого по такому случаю, вышел он, оставив его плафоны и фрески в привычном оцепенении? Их иллюзорное оживление наводит на меня уныние, ведь сама я общаюсь с плафонами только в дружеской обстановке.

Я ушла в подавленном состоянии — возможно, причиной тому был усилившийся дождь, влажные порывы сирокко, вода, плещущаяся, словно море, на улицах города, и сонная расслабленность, которую не смогла рассеять сцена преступления. Остаток дня я провела роясь в книгах в поисках художника, который мог бы написать эту воображаемую картину с местом действия на канале Сан-Агостино. За площадью, там, где на его берегу высится церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи, канал носит другое имя — Сан-Дзан-Дегола. Мне подумалось, что его воды, словно следуя движению клинка, текут от перерезанного горла к отрубленной голове, от рваной раны к ровному срезу с четкими краями. Ярость, уверенным жестом опускающая меч на шею жертвы, выглядит в живописи гораздо убедительнее, чем нерешительность, орудующая случайным ножом, и мне так и не удалось поставить имя под картиной с зарезанным утопленником.

Настал вечер, а я все изучала с лупой в руках головы несчастных Олоферна и Иоанна Крестителя в руках Юдифи, Саломеи или Иродиады. Судя по торжествующему спокойствию, которое демонстрируют убийцы, эти картины — кем бы они ни были написаны, прославленным мастером или неизвестным художником — возвеличивают преступление. Мне кажется, окажись я на месте Юдифи, я выглядела бы растерянной, потрясенной. Моя одежда, руки и грудь, испачканные кровью, подчеркивали бы весь ужас моего поступка, показывали бы, с каким трудом он мне дался. Для Юдифи же с картины Бориса — с белыми руками и круглым безмятежным лицом — отрубить человеку голову было проще простого, детские игрушки. Олоферн, с закрытыми глазами и гладким лбом, улыбался, погруженный в вечный сон, на фоне безупречных складок ее одежд посреди полотна, которое даже самый снисходительный из экспертов назвал бы мазней. Как я и опасалась, его автор находился в самом низу длинного списка безымянных подражателей Меризи. Но я не спешила разрушить мечту Бориса. Как не спешила злить Альвизе, делясь с ним своим видением убийства. Я посмотрела по телевизору две серии «Детектива Раш»[7], где сложнейшие расследования распутываются самым чудесным образом, где преступники отыскиваются словно по волшебству, где часов и запонок на манжетах вполне хватило бы, чтобы напасть на след убийцы. Прежде чем уснуть под своим пурпурно-красным, цвета свежей крови, покрывалом, я поклялась себе утром, как только проснусь, позвонить родителям и Джакомо. Куда спешить, когда ты уверена в завтрашнем дне?

У младенца были отличные легкие. Возможно, этим он похож на свою мать, заявил ученым тоном Игорь, чем расстроил Кьяру, рассердил Альвизе и окончательно сорвал наш семейный совет.

Игорю неведома ирония. Он говорит то, что чувствует, — ни больше ни меньше. Он так и не понял, почему Альвизе, его жена и ребенок бойкотировали его тандури[8], на приготовление которых он убил целый день. Он воздел руки к потолку: вторник явно не задался, вот и все.

Всю предыдущую неделю мир сотрясался от катастроф. От терактов пострадали отель «Оберой» в Бомбее, Тадж-Махал и несколько туристов. В Таиланде сторонники оппозиции захватили бангкокский аэропорт, где, как сообщал последний выпуск «Гадзеттино», застряло несколько отпускников из Венеции. В этом мире шагу нельзя ступить, чтобы не столкнуться с чужими проблемами. В Милане арестовали якобы террористов, которые собирались взорвать Миланский собор. В регионе из-за неисправной аппаратуры при пересадке сердца погибли два грудных ребенка. Короче говоря, для желающих расстроиться и впасть в депрессию выбор огромный.

Однако Венеция была погружена в собственную печаль по причине небывалой «большой воды» — начавшегося в понедельник наводнения, самого сильного за последние двадцать два года. В шесть утра раздался вой сирен. В восемь они завыли вновь, перемежаясь с женским голосом, предупреждавшим по громкоговорителю, что к полудню вода поднимется на один метр шестьдесят сантиметров выше ординара. В десять сорок пять подъем воды прекратился на отметке в метр пятьдесят шесть сантиметров, о чем бодро протрубила дама по радио, после чего вода и тошнотворная грязь начали медленно отступать, увлекая за собой плавающих по улицам крыс и мусор. К концу дня началось откачивание воды, чистка улиц и подсчет убытков. За границей в вечерних теленовостях показывали австралийского серфингиста, лавировавшего среди аркад на площади Сан-Марко, и плавающие в воде стулья; все это сопровождалось лживыми предсказаниями. Никогда Венецию ничто ни затопит, ни поглотит, она, как любое морское побережье, подвержена вечной смене отливов и приливов. Только она стоит не на берегу, а прямо на море. Наблюдая всеобщее беспокойство за судьбу Венеции, сами венецианцы, по примеру своих дворцов, хранят каменное спокойствие. Со вчерашнего дня они добиваются, чтобы давешнее наводнение отнесли к разряду природных катастроф, требуя возмещения убытков за испорченные товары и утопленные электроприборы. Как только вода спала, все принялись утверждать, что она поднималась до метра семидесяти. Городские власти намеренно занизили показатель, чтобы обойти закон, по которому при отметке в сто шестьдесят сантиметров и выше полагается возмещение ущерба. Слухи поползли из бара в бар, пока не добрались до городского архива, где хранители и посетители объединенными усилиями спасали компьютеры и стоявшие на нижних полках папки с документами и картотеки. Весь понедельник я, в огромных резиновых сапогах, перетаскивала со студентами какие-то пакеты, а на обратном пути столкнулась с дядюшками. Стоя у входа в сад, они вылавливали сачком из воды принесенных волнами полевых мышей. Борис весь день поднимал наверх картины, оставленные на время в затопленном андроне, а Игорь, босиком, в бермудах, морально его поддерживал. Весь город словно окостенел от сырости, и мы не обратили внимания на раздававшийся в бельэтаже детский плач.