Аристотель, твои речи закалили меня, научили держать спину прямо! Полученное от тебя знание заострило мой разум. Я стану царем, который будет править этим жестоким миром силой мысли. Павсаний был солдатом, готовым умереть за великое дело, другие последуют его примеру и умрут за Александра.

Я не сын Филиппа, моим отцом был бог. Аполлон, мой творец, ковал меня в божественном пламени, чтобы я стал непобедимым воином. Крылья выросли, огненная птица готова взмыть в небеса. Она полетит к неизведанным высотам, туда, где царят опасность, вызов и бесконечность.

Александр не пожелал вести переговоры. Александр хотел показать всему миру, что намерен править.

Александр отрекся от Аристотеля, говорившего с ним о милосердии. Мятежные царства будут отвоеваны силой оружия.

Фивы, древний белый город у моря, город купцов и огромных парусников, Фивы, город пророчиц и отвергнутых богов, ждал нас, закрыв все ворога и выставив на стенах наемных лучников. Я сыграл нерешительность и послал гонцов в Пеллу с приказом для самого ловкого из моих дипломатов начать переговоры. Как я и предполагал, предатели из Совета не преминули сообщить фиванцам добрую весть. Двадцать один день я выжидал, когда надежда на мир окончательно усыпит их бдительность.

Я приказал идти на приступ темной, безлунной ночью. Всадники обернули копыта лошадей мягким войлоком. Пехотинцы оставили копья в лагере и, вооруженные только мечами, двигались совершенно бесшумно.

Я приказал бить в барабаны под самыми стенами Фив. Город проснулся слишком поздно. Мое войско бесконечными волнами вливалось на улицы. Сверкали клинки. Свистели стрелы. Свирепые крики воинов сливались с воплями раненых. Запах крови и шум битвы делали меня слепым и глухим к опасности. Я продвигался вперед, не думая об убитых, для которых солнечный свет померк навечно. Ворота с треском распахнулись, и в город ворвалась моя кавалерия. Македоняне получили приказ подавлять малейшее сопротивление, преследуя фиванцев даже в их домах. Бойня продолжалась три дня. Солдаты проходили улицу за улицей, дом за домом, убивая, грабя, насилуя. Я колол и рубил, держа в одной руке меч, а в другой — кубок с вином. Я ужинал, глядя, как знатных фиванцев сжигают заживо. Победа не утолила мою ярость, но удесятерила ее.

Я покидал Фивы, ощущая смутную печаль. Мы уводили с собой захваченных женщин и детей. Фивы горели. Фивы обратились в столбы черного дыма.

Слушайте меня, греческие граждане! Нет на свете людей хитрее фиванцев. Нет укреплений, неприступнее фиванских. Нет истории более славной, чем их история. Филипп победил фиванцев, Александр их уничтожил. Покоритесь без промедления. Царь македонян идет! Его копье вызывает гром, его меч высекает пламя. Ржание его коня Буцефала парализует самых стремительных скакунов. Бегите! Скрывайтесь! Уползайте! Александр идет, выбирайте — мир или огонь!

Беспощадность и непримиримость необходимы. Только жестокий полководец внушает страх. Он должен пожертвовать душевным покоем ради своего авторитета. Теперь мое вино первым пробовал раб. Я просыпался по ночам, и мне казалось, что в палатку пробрался убийца. Я видел во сне ползущего по земле окровавленного Филиппа. Его ледяные пальцы стискивали мне шею. Я замыслил заговор против отца, и боги карали меня за это.

Я вернулся в Пеллу и вошел в город через главные ворота, одетый в белую тунику, с золотым лавровым венком на голове и прижатым к груди царским скипетром. Подданные восторженно приветствовали меня, как прежде они встречали Филиппа. Олимпия приняла меня в свои объятия, и ее женский аромат стер из памяти залитые смертельной бледностью лица, кишащие червями раны и обгоревшие трупы. Голос матери пробудил меня от кошмаров. Я прозрел и снова мог видеть оливы и апельсиновые деревья, сверкающую воду фонтана, тихое звучание мирной жизни: ворковали голубки, прыгали по веткам воробьи, ветер доносил звяканье колокольчиков, стучали молотками плотники, смеялись македонянки, стиравшие белье у реки.

Мои раны затянулись. Я набрался сил. Воздух Пеллы снова стал невыносим для меня. В открытые окна и двери дворца заползали слухи: мир продолжал называть меня ублюдком, девчонкой, цепляющейся за тунику матери, которая убила своего мужа. Поговаривали, что Олимпия меня околдовала. Что она поит ядом всех, кто осмеливается усомниться в законности моих прав на трон. Окружающие насмехались над слабым Александром, которым манипулирует развратная мать-интриганка.

Я снова отправился на войну, чтобы не слышать злоязыких сплетников. Вдали от Пеллы преданность матери была мне полезна. Я посылал ей тайные приказы. Она должна была устранять всех, кто не одобрял моих действий, мстить за меня Филиппу, заставить умолкнуть голоса, певшие ему осанну, складывавшие о нем легенды, изгнать из-под колоннады дворца след его запаха. Олимпия должна была помочь мне выбросить отца из моей жизни, стереть саму память о нем.

Битва следовала за битвой, мои воины богатели, я набирался опыта, карты и книги рассказывали мне о чудесах земного мира. Мое залитое потом и кровью тело неистовствовало, а мозг сохранял ледяную ясность. Как только ярость и возбуждение отступали, я погружался в меланхолию. Афины сдались мне без боя. Метрополия, где когда-то жили торговцы и моряки, политики и философы, теперь лежала в руинах. Агора опустела, зато таверны процветали. Девушки и юноши торговали там телом и душами.

Я сидел у подножия Акрополя, прислонясь к вратам вечности. На горизонте, на серебристых морских волнах покачивались парусники. Сократа заставили выпить яд. Республика Платона превратилась в тень на стене пещеры. Афины с разрушенными дворцами, сожженные мной Фивы, Македония, богатая зерном и бедная на художников, были огромной тюрьмой, угнетавшей меня упадком нравов и тягостной атмосферой.

Я переодевался солдатом и отправлялся в афинский порт искать дешевых удовольствий. Мальчики вились вокруг меня, подмигивали, тянули за рукав, с теми, что покрасивей, я выпил дешевое вино. День тонул в море, облака окрашивались в алый цвет. Я чувствовал себя обманутым и пьянел все сильнее, ни одно лицо не привлекало меня, все тела пахли отвратительно, никто не мог доставить мне удовольствие и развеять грусть. Заворачивая за угол, я поймал пугливый взгляд мальчугана, торговавшего финиками. Он сидел под деревом, и я мгновенно возжелал его. Я схватил малыша и потащил в ближайшую харчевню. Он плакал, моля о пощаде, но я взял его силой.

На рассвете следующего дня я покидал Афины, унося в душе ужасное воспоминание о хмельной ночи и затравленном взгляде давешнего мальчика, который был так похож на маленького Александра. Я повторил преступление Филиппа. Он растворил свою душу в моей крови. Он умер — но жил во мне и насмехался над тщетной попыткой бунта.

Я все сильнее жаждал жестокости, мне требовались кровавые сражения! Я должен был скакать во весь опор, карабкаться вверх, покорять горные вершины. Только град летящих стрел, высекаемые мечами искры, крики умирающих и пылающие города могли прогнать мою боль! Я усмирил греческие царства, и мир невыносимо сузился: он больше не вмещал моих терзаний, не оставлявших в душе места для радости. Чтобы заглушить боль, я должен был покорять новые земли и варварские народы.