* * *

С привычным зубовным скрежетом, с которым она пережила пансион и «Пони клуб», Элис попыталась приноровиться к жизни в маленьком провинциальном городишке в штате Кентукки. Что было самым настоящим культурным шоком. Она могла обнаружить, сильно постаравшись, некую грубую красоту окружающей природы, с ее бескрайним небом, пустыми дорогами и меняющимся светом, с горами, где между деревьями бродили настоящие дикие медведи, и с парившими над вершинами орлами. Элис приводили в священный ужас масштабы всего, что ее окружало, и огромные расстояния, к которым, казалось, она должна приспосабливать собственные виды на будущее. Но, по правде говоря, писала Элис в еженедельных письмах к Гидеону, все остальное было в высшей степени невыносимо.

Она буквально задыхалась в этом большом белом доме, хотя Энни, практически бессловесная экономка, избавила ее от всех домашних обязанностей. Дом, и впрямь один из самых больших в городе, оказался забит тяжелой старинной мебелью, а все свободные поверхности были заставлены фотографиями покойной миссис Ван Клив, или безделушками, или немигающими фарфоровыми куклами, причем при любой попытке Элис хотя бы на дюйм сдвинуть одну из них либо отец, либо сын говорили: «Это мамина любимая». Суровый и благочестивый дух миссис Ван Клив по-прежнему витал в доме, плотным саваном накрывая все кругом.

Маме не понравилось бы, чтобы валики лежали вот так. Разве нет, Беннетт?

Конечно не понравилось бы. У мамы были весьма строгие взгляды на мягкую мебель.

Мама действительно любила вышивать тексты псалмов. А разве пастор Макинтош не говорил, что во всем Кентукки нет такой женщины, у которой стежки на одеяле были бы тоньше?

Элис угнетало постоянное присутствие мистера Ван Клива рядом с ними: он решал, что им делать, что есть, как проводить день. Что бы ни происходило в доме, мистер Ван Клив не мог оставаться в стороне, и даже если Элис с Беннеттом просто заводили в своей комнате граммофон, он врывался к ним без стука и говорил:

– Мы что, слушаем музыку? О, вам нужно поставить Билла Монро. Нет ничего лучше старины Билла. Ну давай, парень, выключи эту какофонию и поставь старину Билла.

А если мистер Ван Клив пропускал стаканчик-другой бурбона, требования уже сыпались как из рога изобилия, и тогда Энни, предвидя, что хозяин дома вот-вот выйдет из берегов и начнет предъявлять претензии по поводу обеда, предпочитала под любым предлогом скрыться на кухне. Он просто скорбит по маме, шептал Беннетт. Нельзя осуждать человека за то, что он не хочет оставаться один на один со своими мыслями.

Вскоре Элис обнаружила, что Беннетт никогда не спорит с отцом. В тех редких случаях, когда она позволяла себе сказать, очень спокойно, что никогда не была большой любительницей свиных отбивных или что находит джазовую музыку довольно волнующей, отец и сын роняли вилки и неодобрительно смотрели на нее с таким шокированным видом, будто она, раздевшись догола, сплясала джигу прямо на обеденном столе.

– Элис, ну почему нужно быть такой упертой? – шепотом спрашивал Беннетт, когда отец выходил, чтобы проорать Энни очередные приказания.

И Элис очень быстро поняла, что лучше вообще не высказывать своего мнения.

Вне дома было чуть лучше: жители Бейливилла мерили Элис тем самым оценивающим взглядом, каким привыкли смотреть на все «иностранное». Большинство людей в городе были фермерами; они прожили жизнь в радиусе нескольких миль отсюда и знали друг о друге абсолютно все. Конечно, там были и иностранцы. Они работали на «Хоффман майнинг», а именно пятьсот шахтерских семей со всего мира, за которыми надзирал мистер Ван Клив. Однако большинство шахтеров жили в домах, предоставленных им компанией, ходили в принадлежавшие компании магазин и школу, пользовались услугами врача компании и были настолько бедны, что не могли позволить себе личный транспорт или хотя бы лошадь, а потому крайне редко пересекали пределы Бейливилла.

Каждое утро мистер Ван Клив и Беннетт отправлялись в автомобиле на шахту и возвращались в начале седьмого вечера. B этот промежуток Элис как могла убивала время в чужом доме. Она попыталась подружиться с Энни, однако та своим молчанием и преувеличенным усердием в выполнении домашней работы однозначно дала понять, что не собирается вступать в разговоры. Элис предложила ей помощь в приготовлении обеда, но Энни, безошибочно угадав, что Элис ничего не смыслит в блюдах южной кухни, заявила, что мистер Ван Клив крайне трепетно относится к своей диете и предпочитает исключительно южную еду.

Большинство домашних хозяйств выращивали собственные фрукты и овощи, и мало кто не держал свинью или кур. В городе был только один большой магазин, где вдоль дверного прохода высились мешки с мукой и сахаром, а полки были заставлены консервными банками, и только один ресторан – «Найс-н-квик», с зеленой дверью и объявлением, строго предписывающим клиентам приходить в обуви. В ресторане подавались блюда, о которых Элис в жизни не слышала, вроде жареных зеленых томатов и листовой капусты, а еще нечто такое, что они называли печеньем, но на самом деле оказалось чем-то средним между пшеничной лепешкой и пышкой. Элис как-то попробовала приготовить печенье, но из-за капризной плиты оно получилось не мягким и воздушным, как у Энни, а настолько жестким, что буквально загремело, когда его бросили на тарелку. Элис могла поклясться, что Энни его сглазила.

Местные дамы несколько раз приглашали Элис на чай, и она честно пыталась поддержать беседу, но не находила темы для разговоров, поскольку ничего не смыслила в квилтинге, чем, похоже, здесь увлекались все поголовно, и не знала имен, вокруг которых крутились сплетни. А первое чаепитие, устроенное Элис, дало богатую пищу для разговоров о том, как она подала к чаю «крекеры», а не «печенье». Что, по мнению дам, объяснялось ее истеричностью.

И в результате самым простым было сидеть у себя в комнате на кровати, снова и снова перечитывать немногие привезенные из Англии журналы и писать очередное письмо Гидеону, стараясь не выдавать печального положения дел.

Со временем она поняла, что поменяла одну домашнюю тюрьму на другую. Порой Элис казалось, что у нее не хватит сил пережить очередной тоскливый вечер, когда отец Беннетта, сидя в скрипучем кресле-качалке на крыльце, вслух читает Библию (Слово Божье должно быть единственным умственным стимулом. Разве не так говорила наша мама?), а она, вдыхая дым от пропитанных маслом тряпок, которые жгли, чтобы спастись от комаров, латает его старую одежду (Господь не любит расточительства. Элис, этим штанам всего четыре года. Они еще очень на славу послужат). Элис ворчала про себя, что если бы Господу пришлось сидеть в темноте и латать чьи-то штаны, то Он, вероятно, купил бы Себе новую пару брюк в магазине мужской одежды Артура Дж. Хармона в Лексингтоне, но продолжала вымученно улыбаться и, напрягая глаза, делать новые стежки. Между тем у Беннетта на лице все чаще появлялось растерянное выражение человека, которого обвели вокруг пальца и который теперь не может понять, как такое могло случиться.

* * *

– Итак, что такое передвижная библиотека, черт побери?!