— Может, это и верно, эччелленца.

— Так есть на небесах и так будет на земле, когда люди лучше познают божественную сущность. Если мы все — дети высшего существа, значит, походим на Него. Мир должен это узнать, и я надеюсь, узнает, прочтя мои «Тезисы».

— Как вы сказали, эччелленца? Я правильно расслышал? Наверное, нет. На беду, старческие уши могут принять одно слово за другое. Это как яблоки в корзине торговца фруктами. Покупателю он покажет пару хороших, а на донышко засунет порченые.

— Ты не ослышался, Эвхариус. А что касается подмены яблок, то я хочу, чтобы три копии были переплетены в красную кожу. Пусть там останется место, чтобы прибавить еще страницы. Переплеты должны быть с замками и ключами.

Эвхариус удивленно на него взглянул, но какие могут быть возражения, если таково пожелание благородного и богатого клиента?

— Будет исполнено. Я постараюсь закончить работу поскорее. Но… как мы уладим дела с комиссией понтифика? Помните, что я все время жду, когда вы мне предоставите его разрешение на публикацию.

— Не бойся, рано или поздно ты его получишь. Тем не менее не забывай, что мои «Тезисы» вдохновлены Единым Существом, в которое верили твои и мои предки, и даже Магомет.

— Не надо так говорить. За гораздо меньшую провинность моего брата подвесили за ноги, сплющили и переломали пальцы на руках. Он был прекрасным фармацевтом, а стал жалким калекой.

— Ты прав, Эвхариус. Но я уверен, все это скоро кончится и таким людям, как твой брат, не надо будет больше бояться.

— Коли так, то благослови вас Бог, Джованни, кто бы Он ни был.

Рим

Вторник, 21 ноября 1486 г.

— Ваше святейшество, прибыл гонец от Медичи.

— Заставьте его подождать вместе с другими. Пусть не думает, что он важнее остальных.

— Как будет угодно вашему святейшеству. Однако осмелюсь заметить, в это нелегкое время Медичи все-таки являются нашими кредиторами…

— Я прекрасно знаю, чем обязан семейству Медичи! — взревел Папа. — И нет нужды, чтобы камерарий[3]об этом напоминал! Велите ему подождать и позовите Франческетто. Он мне нужен немедленно!

Кардинал Сансони сложил руки на груди и почтительно попятился к двери папских апартаментов, не проронив больше ни слова. Племянник почившего понтифика Сикста IV, он умудрился сохранить за собой должность камерария даже при могущественном Джованни Баттиста Чибо, вместе с тиарой получившем имя восьмого по счету Иннокентия. Краткий период власти, которую Сансони получил в междуцарствие двух пап, помог ему укрепить свои позиции. Теперь он вовсе не хотел, чтобы эту должность у него отняли. К тому же Сансони командовал сокровищницей лишь официально. Ключи от нее хранились у Франческетто, старшего из двух незаконнорожденных сыновей Иннокентия VIII.

Спустя несколько минут из потайной двери, расположенной как раз за папским троном, появился Франческетто. В свое время дверь была задумана как идеальный путь к побегу. Через нее сквозь анфиладу покоев можно было пройти в пассетто, секретный ход, который от базилики Сан-Пьетро вел прямо в замок Сант-Анджело.

— Вы меня звали, падре?

Тон его был смиренным, но поза — гордой и вызывающей, и в ней целиком отражался его характер. Франческетто отличался высоким ростом и красотой. От матери, знатной неаполитанки Элеоноры, сын унаследовал густую шевелюру цвета воронова крыла. Внешне он резко отличался от отца, и, видимо, именно за это тот его так обожал. Когда мальчик вошел в сознательный возраст, его стали занимать только два вопроса: с одной стороны, как добыть побольше денег, с другой — как их поскорее спустить, играя в кости. В качестве противовеса обеим страстям родитель, еще не будучи Папой, нарек его владетелем Ферентилло, богатого города на границе с герцогством Сполето. Но этой ренты Франческетто не хватало, и он, слезами и лестью, пустив в ход всю свою хитрость, добился должности сборщика податей Римской церкви.

Эта должность позволила ему создать процветающую систему торговли так называемыми земными индульгенциями. Если его отец, понтифик, стремился пополнить сокровищницу Святого Петра, продавая знати и купцам кусочки рая, то он торговал прощением в этом мире. Любой вор и убийца, живым добравшийся до Рима, мог рассчитывать на безнаказанность и списание всех злодеяний. Естественно, покупка подобных индульгенций шла на вес золота. Цена варьировалась. Франческетто, распоряжавшийся папской печатью, меньше двухсот дукатов не запрашивал. А уж в случае убийства с особой жестокостью суммы могли взлететь и за тысячу. Три четверти дохода уходили в церковную кассу, а остаток — в карман Франческетто.

— Сколько у нас времени до ближайшей выплаты флорентинцам? — резко спросил Папа.

— Мы уже скостили наш долг почтенным генуэзцам, падре, даже не выплачивая.

— Каким образом? Нам что, нечем платить? — Иннокентий VIII перевел глаза на камерария.

Но прежде чем тот успел ответить, Франческетто, уютно устроившись на ступеньках папского трона, подал голос:

— Не поэтому, падре. Мы просто хотим, чтобы Медичи испугались за судьбу своего кредита. Благородный синьор никогда не платит вовремя, а уж тем более Папа. Если кредитору заплатили, он должен быть благодарен за такую честь.

Иннокентий VIII улыбнулся. Сын, в сущности негодяй по всем статьям, был ему почти так же дорог, как и папский престол, стоивший многих лет интриг, всяческих альянсов и предательств, а также не менее ста тысяч дукатов.

— Значит, решено, — сказал он. — Медичи подождут еще. Теперь можно пригласить посла. Если он явился за деньгами, мы ему пообещаем. Пообещаем…

Камерарий потер руки и спрятал их в просторные рукава. Он опустил голову, но только для того, чтобы спрятать улыбку.

— Ну, Сансони! Ты что, заснул? — почти со смехом произнес Папа. — Прикажи впустить посла от Медичи. Нет, погоди! Скажи-ка, кто явился на этот раз?

— Некий Джакопо Сальвьяти, ваше святейшество, — ответил камерарий.

— Oh, belèn! — Иннокентий при каждом удобном случае афишировал свое генуэзское происхождение. — Onu è u cusin de Francesco?[4]

— Какого Франческо, ваше святейшество?

— Ну ты и болван, Сансони. Франческо Сальвьяти, архиепископа Пизанского, черт побери, того самого, которого Медичи han criccâ.

— Criccâ? Я не понимаю вас, когда вы говорите на этом языке, ваше святейшество.

— Ну, того самого, которого Медичи повесили за участие в заговоре Пацци, — фыркнул Папа.

— Я не знаю.

— Вечно ты ничего не знаешь, maccaccu![5]Вот увидишь, это он и есть! Должно быть, Сальвьяти поняли, откуда ветер дует. Скажи, пусть войдет, и мы выразим ему свои соболезнования.