Дневниковые записи прерываются между февралем 1920-го и ноябрем 1921 года и вновь между июлем 1922-го и февралем 1924 года, однако из других источников известно, что в последние годы в университете Гиммлер не изменил выработавшимся у него стереотипам поведения. Единственным, что до некоторой степени нарушало однообразное течение студенческой жизни, был краткий курс военной подготовки для резервистов и обязанности письмоводителя, которые он выполнял для студенческой организации, именуемой Всеобщий студенческий комитет (Allgemeiner Studenten Ausschuss). Однако намерения Гиммлера насчет занятий сельским хозяйством где-нибудь на Востоке претерпели изменения; теперь Турция кажется ему местом гораздо более привлекательным, чем та же Россия. В конце концов Гиммлер отправился в Гмунд (впоследствии именно там он построил себе дом на берегу озера Тегернзее), чтобы встретиться со своим дальним знакомым, знавшим кое-что о перспективах турецкой экономики. Гиммлер, однако, все еще сомневался в своем характере. В ноябре 1921 года, когда ему исполнилось двадцать два, он пишет: «Мне по– прежнему недостает того природного высокомерия в поведении (die vornehme Sicherrheit des Benehmens), которое я бы так хотел приобрести».

Его отношения с девушками также остаются вполне платоническими. В одной из дневниковых записей Гиммлер упоминает о девушке из Гамбурга, с которой познакомился в поезде, и тут же отмечает, что она была «милой, безусловно невинной и очень интересовалась Баварией и королем Людвигом II». Его друг Людвиг, который устроился на работу в банк, как-то сказал ему, что Кете убеждена, будто он презирает женщин, и Гиммлер пишет, что она права. Потом он добавляет:

«Настоящий мужчина любит женщину трояко. Во-первых, как милого ребенка, которого следует воспитывать, даже наказывать, когда он капризничает, но также защищать и лелеять, потому что он слаб. Во– вторых, как жену и верную подругу, которая помогает ему в жизненной борьбе, находясь рядом с ним, но никогда не портит ему настроения. В-третьих, как женщину, чьи ноги он жаждет целовать и которая благодаря своей детской чистоте придает ему силу, позволяющую не дрогнуть в самой жестокой битве».

В своих записях Гиммлер упоминает о многих девушках, но его отношение к противоположному полу постепенно становится все более прохладным. Он по– прежнему посещает церковь, а пообедав в ресторане, пространно рассуждает на страницах дневника о том, что красота официантки неизбежно приведет ее к моральному падению. Он даже позволяет себе пофантазировать, с каким удовольствием он бы дал ей денег (если бы они у него имелись), чтобы помешать бедняжке сбиться с пути истинного. Несколько позднее Гиммлер пишет об охлаждении, даже о разрыве отношений с фрау Лоритц и с Кете, чье «женское тщеславие» начинает его раздражать. В мае 1922 года Гиммлер отмечает в дневнике, как шокировал его вид трехлетней девочки, которой родители позволили бегать нагишом перед его целомудренным взором. «В таком возрасте, – замечает он с негодованием, – ребенку уже давно следовало внушить чувство стыда».

Содержащиеся в дневнике воспоминания о некоторых соучениках5 служат прекрасным дополнением к портрету молодого Гиммлера. Он часто упоминает о том, как тяжело давалось ему общение с другими и как скован он при этом был. Гиммлер носил пенсне без оправы даже во время студенческих дуэлей, скверно декламировал баварскую народную поэзию, избегал знакомств с девушками (за исключением тех случаев, когда того требовали правила этикета) и никогда не искал возможностей заняться любовью, что отличало его от большинства студентов. Несколько раз он говорил своему брату Гебхардту, что, несмотря на любые искушения, решил оставаться девственником до тех пор, пока не вступит в брак официально. При этом Гиммлер был чрезвычайно амбициозен в социальном плане; он часто выдвигал себя кандидатом на различные должности в разных студенческих организациях, неизменно получая крайне малое число голосов за. Больше всего ему хотелось блеснуть в студенческом клубе «Аполлон», ориентированном скорее на культурное развитие, чем на спорт или простое поглощение пива.

Следует заметить, что в тот период в «Аполлон» входили в основном бывшие военные и старшекурсники; президентом же клуба был доктор Абрам Офнер, еврей по национальности. Став младшим членом «Аполлона», Гиммлер вынужден был держаться предельно вежливо как с доктором Офнером, так и с другими состоявшими в клубе евреями, однако в душе он уже тогда был ярым антисемитом и даже участвовал в жарких публичных дискуссиях о том, не следует ли изгнать евреев из общества. В политике Гиммлер придерживался устойчивых правых взглядов, естественных для члена (хотя и не очень активного) фрайкора, созданного с единственной целью не допустить коммунистического проникновения в послевоенную баварскую администрацию.

Как видим, перед нами возникает портрет маленького человека – скучного и вполне заурядного, – который прячет неуверенность в себе при помощи внешней холодности и высокомерия. Боясь показаться неспособным к полнокровной студенческой жизни, он проявляет чрезмерное усердие в учебе и демонстрирует готовность вступить в одно из милитаристских движений правого толка, каких было много в то неспокойное время. Его педантичность кажется почти маниакальной, во всяком случае, его дневник изобилует подробными и точными записями о том, когда он побрился, когда постригся и когда принял ванну, причем все эти бытовые мелочи явно ставятся им в один ряд с дуэлями, военными упражнениями и серьезными дискуссиями о религии, сексе и политике. Больше того, красоту своих партнерш в танцах Гиммлер описывает с теми же хладнокровием и методичностью, с какими повествует о собственной стрижке или бритье:

«Танцы. Было довольно приятно. Моей партнершей была фрейлейн фон Бюк, симпатичная девушка, благоразумная и патриотически настроенная, и при этом – не синий чулок… Другие девушки тоже были хорошенькими, а некоторые даже красивыми… Мариэль Р. и я немного поболтали… Проводил домой фрейлейн фон Бюк. Она не стремилась взять меня под руку, что я оценил… Немного упражнений перед сном».

Дневник Гиммлер использовал и для того, чтобы упрекать себя, когда, по его мнению, он переставал соответствовать своему скромному идеалу. Частенько он жалуется на излишнюю болтливость, чрезмерное мягкосердечие, недостаток самоконтроля и «аристократической уверенности в манерах». Ему нравится помогать людям, навещать больных, утешать стариков и бывать дома со своей семьей. «Они считают меня веселым, забавным парнем, который обо всех заботится; «Хайни (так называли Гиммлера в семье) за всем проследит», – пишет он в январе 1922 года.

Ясно, что Гиммлер, как и многие другие, ищет признания в семейном и социальном кругу, принимая посильное участие в делах других людей. Вполне вероятно, что эта доброта была в какой-то мере искренней, однако главной его целью всегда оставалась популярность среди студентов, чему препятствовали природная чопорность и слабый организм, не позволявший ему пить пиво, не страдая при этом расстройством желудка, – серьезные недостатки, позволявшие другим студентам посматривать на него свысока и посмеиваться над его чрезмерным усердием.

Гиммлер продолжал регулярно посещать церковь, по крайней мере до 1924 года, хотя сомнения в отношении религии начинают появляться в его дневнике значительно раньше. «Думаю, я вхожу в конфликт с моей верой, – пишет он в декабре 1919 года, – но что бы ни случилось, я всегда буду любить Бога и молиться Ему, оставаясь преданным католической церкви и защищая ее, даже если буду от нее отторгнут». В феврале 1924 года Гиммлер все еще ходит в церковь, но упоминает о своих сомнениях в главных церковных постулатах, о дискуссиях относительно «веры в Бога, религии (возможности непорочного зачатия, исповеди и пр.), а также о спорах о дуэлях, крови, половых сношениях, мужчинах и женщинах». Тема секса привлекает его даже сильнее, чем религия, несомненно из-за убеждения, что воздержание от половых связей до брака является моральной обязанностью каждого человека. Судя по всему, Гиммлер оставался девственником до двадцати шести лет, и сексуальная неудовлетворенность несомненно причиняла ему серьезные страдания. В феврале 1922 года, после одной из частых дискуссий о сексе со своим другом Людвигом, он записал в дневнике: