Тематическая широта историй станет заметной для каждого читателя. Такая широта — из происходящего (fait divers), однако несмотря на это, Клюге скорее интересуется течением событий, чем их окончанием. В результате эти истории — преимущественно истории поражения. Многие из них к тому же довольно комичны, в основном по причине кажущегося неадекватным поведения, но при этом они никогда не являются доносами. Поэтому философ Юрген Хабермас назвал Клюге «абсолютно нециничным мыслителем».

В текстах 1990-х годов к прежним проблемам добавились новые, например новейшая история России. Заметно его восхищение Горбачевым как человеком, распахнувшим дверь для другой мировой истории, даже истории всего человечества. Но и здесь он остается верным себе: «я в меньшей степени тот, кто судит о политике, я тот, кто политически наблюдает». В общей сложности Клюге провел 12 интервью с Горбачевым, часть которых опубликована. И здесь речь идет, в том числе, о субъективном переживании перелома во власти. В 1995-м он опубликовал том бесед с Валентином Фалиным, в 1996-м — книгу о Чернобыле. В «Хронике» он рассказывает о своих встречах и совместных планах с А. Тарковским, среди которых — идея совместной работы над экранизацией «Хроники Акаши» антропософа Рудольфа Штайнера.

Выход «Хроники» был в основном доброжелательно встречен критикой. Только некоторые ее представители капитулировали перед изобилием представленного материала. Подходы и основания оценок настолько же многообразны, как и само произведение. При этом вновь и вновь подчеркивается особое значение и положение, занимаемые Клюге в немецкой истории литературы. За «Хронику» Клюге, уже имевший все важные литературные и кинопремии, получает в 2003 году самую значимую литературную премию Германии — премию Бюхнера. Перед этим общественность обильно чествовала его в связи с его 70-летним юбилеем. Таков Александр Клюге сегодня: едва ли мыслимый без «Хроники», поскольку через нее он возвращается в общественное сознание как писатель — и при таком общественном участии, как никогда прежде. В 2003 году появляется уже новая книга из 500 историй под заголовком «Брешь, оставленная дьяволом». Она продолжает «Поиски ориентации», созданные в тяжелые дни гибели «Курска» и трагедии 11 сентября, составляющих тематически два центра тяжести.

Клюге все еще интересует применение человеческих способностей в каждой (исторической) форме. В малом, как и в большом. В конфликте чести и в рациональности массового уничтожения. Здесь архаический принцип зла: ликвидация врага; там рационализированный способ СС: сначала жертвы эксплуатируются, затем умерщвляются. Эту человеческую способность можно было бы использовать и иначе: знание об этом создает доверие, веру в лучшее. Нужно знать о такой возможности, иметь это чувство. Для этого и нужна «Хроника» — чтобы сделать для нас возможным достижение лучшего.

Александр Клюге, адвокат возможного, открыл ею начальный баланс XXI века.

Пер. с немецкого М. Лавринович

Люди обитают в своих биографиях. Окружающий их предметный мир появляется и исчезает с периодичностью от 6000 до 150 лет. Но еще менее, чем объекты, податлива в своих реакциях субъективная сторона: она растет медленно, и для роста ей требуется 12 000 лет или более.

Люди обладают двоякой собственностью: временем своей жизни и своенравием. Об этом и повествуют следующие истории.

Ссутулившись, расположился хозяин заведения Brusquetta d'Agneau над своей газетой и кофе с молоком. Его жена, работающая с ним на пару, обращает его внимание на трех собак, сцепившихся в подворотне напротив. Вот собаки уже исчезли. Хозяин все еще смотрит (заторможенный с утра) на дверь, через которую они проникли в дом (продолжая до последнего грызню). Всего 31 секунду его голова с равнодушно-любопытным выражением в глазах была повернута в сторону. Теперь он снова возвращается к газете. Он только начинает долгую дорогу в утро, пока не появятся полуденные посетители. Менее 0,0001 процента своей жизни он потратил на то, чтобы глянуть на собак.

Чтобы механически смоделировать то, на что способен мозг, сказал инженер Шефер, потребовался бы, с учетом всех усилителей, агрегат величиной с Лондон, включая его пригороды. Однако как человеческий мозг эта штука смогла бы действовать лишь в окружении других, которые пришлось бы пристроить к ней. Для этого потребуется тоннель под Ла-Маншем, тоннели и эстакады до Азорских островов и так далее.

А ведь к этому надо еще добавить руки, ноги, дыхание как самую алчную часть (и прочие оставшиеся части) и клетки, предполагающие всю историю рода человеческого, так что я заполнил бы — наподобие свайной постройки — всю поверхность планеты инженерными сооружениями, чтобы получить всего лишь одного по-настоящему действующего человека.

Герхард, шести лет, лобастый, светловолосый — до четырех лет косил. Его мать, крестьянка, этого не признавала: он, дескать, прикидывается. Герхард сопел над домашним заданием. Задача из основ понятия множества для начальных классов предлагала при нахождении соответствия (человечков, треугольников и пр.) поставить крестик, если же соответствия не было — минус, то есть черточку. В своем задачнике, куда тут же надо было вписывать ответ, Герхард охотнее зарисовал бы предусмотренные для крестиков и минусов клеточки, то есть признал бы однообразную малость двух треугольников, врисовывая похожий треугольник в клеточку, вместо того чтобы вписывать туда невразумительные крестики и черточки. Ведь одинаковыми равные по величине треугольники или человечки все же не были. Если Герхард смотрел на них достаточно долго, прибавляя к ним кое-что от себя, они начинали постоянно меняться. Однако ему приходилось подчиняться требованиям учебника и немало попыхтеть. За два часа работы крестики стали выглядеть лучше. Сначала они были такие:, теперь стали такие: X.

Мать недолюбливала Герхарда, старшего, Мартин, годом младше, всегда был ей больше по нраву: изящнее, стройнее. А главное, у Мартина была изящная голова. Герхард же был большеголовый. Это неприязненное отношение отягощает мозг Герхарда. Нарисованные в виде человечков, он и Мартин были, безусловно, сравнимы, ведь человечки — это абстрактные значки, так же как крестики и черточки. Он отказывается принять теорию множеств, извлекать из нарисованного сравнимые элементы, потому что ему доподлинно известно, насколько неравным оказывается на практике все равное (или отличающееся по возрасту всего лишь на год). Он противится идеологическому давлению школы, абстрактному человеческому мышлению, которое, хотя его и не разделяет мать-крестьянка, стремится лишить Герхарда особенностей его восприятия.

При этом Герхард очень даже послушен. Когда ветеринар говорит ему: «Держи хвост крепче», — потому что ветеринар собирается заняться коровьей задницей, он хватает коровий хвост крепче крепкого и держит его — ветеринар уже давно все закончил, едет в своей машине в другую деревню, а Герхард все еще держит хвост с напряжением всех сил. Потому что его удостоили прямого взгляда. Ветеринар взглянул на него. Вот это Герхард понимает. Да и вообще он все понимает.