произволе, когда он вступает в фазу бесконтрольного разрастания, и, прежде всего, когда он больше не содержит никакой этос, тогда любое преступление следует понимать как всестороннее оспаривание окончательно разрушенного общественного порядка. Всякое убийство больше не является убийством конкретного человека (если что-то вроде «конкретного человека» ещё возможно), но является чистым убийством, без объекта и субъекта, без преступника и жертвы. Это непосредственная атака на закон, которого не существует, но который хочет править везде. Отныне даже самые мелкие правонарушения изменили своё значение. Все преступления стали политическими преступлениями, и именно это власть должна во что бы то ни стало завуалировать, чтобы скрыть от всех, что эпоха прошла, что политическое насилие, похороненное заживо, призывает к ответственности, но теперь делает это в формах, в которых раньше его не знали. Таким образом, проявление Воображаемой партии сопровождается бессознательным терроризмом определённого характера, в отношении чего у Спектакля могут быть некоторые предчувствия. Безусловно, это может быть интерпретировано как момент интериоризации всеми развитыми рыночными обществами того отрицания, которое держали в иллюзорной, но успокаивающей экстериорности «реально существующего социализма», но это лишь наиболее поверхностный аспект. Кроме того, каждый может сделать это менее необычным, отметив, что, как правило, «общественный строй существует как res publica, как публичность, и он ставится под вопрос, если в нём образуется пространство не-публичности, действенно дезавуирующее эту публичность». Поэтому зачастую некоторые соглашаются с тем, что «в темноте можно исчезнуть, но превратить темноту в район боевых действий, начиная с которого прежняя арена империи разрушается и перевёртывается вверх дном большая сцена официальной публичности, – с технократическим интеллектом этого не организуешь» (Карл Шмитт, «Теория партизана»)10. Действительно, существует постоянное искушение представить себе фактическое существование Воображаемой партии в виде знакомых образов герильи, гражданской войны, партизанской войны, в виде конфликта без очерченной линии фронта, объявления войны, перемирия и мирного договора. И во многих отношениях речь действительно идёт о войне, которая заключается лишь в её действиях, её насилии, её преступлениях, и которая, похоже, на данный момент не имеет никакой другой программы, кроме как стать осознанным насилием – то есть осознать свой метафизический и политический характер.

Британская полиция с помощью термальной камеры выявляет агентов Воображаемой партии на домашней вечеринке

Те, кто служат знаками чего-то, носителями чего не являются: «Подростки, всё более многочисленные и всё более юные, ломятся в двери возникающей параллельно системы, отвергая все устоявшиеся правила, укрепляясь в хищнической экономике и культе насилия. “Ночь принадлежит им”, – говорят полицейские, раздосадованные тем, что оказались одни на передовой».

(“Le Monde”, вторник, 15 декабря 1998)

XIV

Поскольку Спектакль из стратегических соображений и, что не менее важно, из-за врождённого искажения в его видении мира не может ничего рассказать, ничего узнать, ничего понять о Воображаемой партии, сущность которой является чисто метафизической, особая форма, под которой Воображаемая партия вторгается в видимое, является формой катастрофы. Катастрофа – это то, что разоблачает, но не может быть разоблачено. При этом следует понимать, что это является катастрофой лишь для Спектакля, которому она одним махом безвозвратно разрушает всю кропотливую работу, проделанную для того, чтобы выдать за весь мир то, что является лишь его мировоззрением; что, кроме того, указывает на то, что это мировоззрение не способно, как и всё конечное, осознать уничтожение. В каждой «катастрофе» рыночной вид раскрытия потаённого сам оказывается раскрытым и отменённым. Его неопровержимый характер разлетается на осколки. Всё множество категорий, навязанных им для постижения реальности, исчезает. Выгода, эквивалентность, расчёт, полезность, работа, ценность оказываются разгромлены неопределённостью отрицания. Потому Воображаемая партия известна в Спектакле как партия хаоса, кризиса и катастрофы.

XV

В точности потому, что катастрофа является самой яркой формой истины, бойцы Воображаемой партии стремятся во что бы то ни стало её приблизить. Транспортные магистрали являются для них первоочередными целями. Они знают, как одним решительным ударом уничтожить инфраструктуру, которая «стоит миллиарды». Они знают тактические слабости, точки наименьшего сопротивления и самые уязвимым места противостоящей организации. Также они более свободны в выборе того, что станет театром их действий, и действуют там, где даже незначительные силы могут нанести сокрушительный ущерб. Больше всего проблем, когда ЛЮДИ их допрашивают, создаёт то, что они знают всё это, не зная, что они это знают. Так, анонимный работник разливного цеха на заводе «просто так» добавляет в несколько банок цианид, молодой человек убивает туриста во имя «чистоты горы» и подписывает своё преступление «месия» (sic!), другой молодой человек «без видимого мотива» вышибает мозги своему мелкобуржуазному отцу в его день рождения, третий открывает огонь по послушному стаду своих школьных друзей, а ещё один «беспричинно» бросает камни в автомобили, мчащиеся на большой скорости по шоссе, и сжигает те, что стоят на парковке. Воображаемая партия предстаёт в Спектакле как состоящая не из людей, но из странных поступков, в том смысле, как их понимает саббатианская традиция. Сами эти действия, однако, не связаны друг с другом, но систематически удерживаются в загадке, энигме[14]  исключения: у ЛЮДЕЙ не возникло бы и мысли о том, чтобы увидеть в них проявления одной и той же человеческой негативности, потому что ЛЮДЯМ неизвестно, что такое негативность, кроме того, им неизвестно ни что такое человечество, ни существует ли оно вообще. Всё это относится к реестру абсурда, а следовательно к нему относится практически всё значимое. Прежде всего, Спектакль не хочет видеть столь много атак, направленных против него и его гнусности. Поэтому, с точки зрения Спектакля, с точки зрения бесспорного отчуждения публичной истолкованности[15], Воображаемая партия сводится к запутанному набору беспричинных и не связанных между собой преступных действий, авторы которых лишены рассудка, а также к периодическому вторжению в видимое всё более загадочных форм терроризма; ко всему, что в итоге заканчивается одинаково, создавая неприятное впечатление, что в Спектакле никто ни от чего не застрахован, что неясная угроза нависает над тщетной упорядоченностью рыночного общества. Бесспорно, чрезвычайное положение становится всеобщим. Никто, в каком бы лагере он ни находился, больше не может притворяться, что он находится в безопасности. Это хорошо. Теперь мы знаем, что развязка близка. «Ясно мыслящая святость осознаёт в себе самой необходимость разрушать, необходимость в трагическом исходе» (Батай, «Виновен»).

XVI

Реальная конфигурация боевых действий, которая становится ясной благодаря понятию Воображаемой партии, главным образом характеризуется асимметрией. Сейчас мы имеем дело не с противостоянием двух лагерей, сражающихся за завоевание одной