– Никогда не нужно становиться у меня на дороге, мальчик мой. Теперь придется подождать.

– Чего? – тупо пробормотал Алексей.

– Моей доброй воли.

Ох, как же ему захотелось схватить матушку за плечи и трясти ее до тех пор, пока шпильки из прически не посыплются на землю! Но он, в свою очередь, сдержался, подавил нарастающую ярость, опустил голову и умолк надолго. А им навстречу уже спешил Левушка. Природная угодливость мешала толстяку держаться прямо: он так и бежал – словно в поклоне, при этом смешно пригнув голову набок. Добравшись до маменьки, принялся изливаться – и тоже смешно: путаясь в словах, неумеренно уснащая свою речь приторной и банальной любезностью.

– Как маменька изволили отдохнуть? Не предпочли бы вы, маменька, посидеть в тени близ пруда? – суетливо спрашивал он.

И так далее. Мать не удостоила его ответом и продолжала путь. Теперь сыновья шли с двух сторон от мрачно молчащей Марьи Карповны. Алексей с тревогой заметил, что она направляется к большой оранжерее. Уж не намеревается ли она обрушить свой гнев на Кузьму? Художник все еще стоял у мольберта с кистями и палитрой в руках. Она остановилась позади него, подняла лорнет, чтобы лучше видеть картину, покачала головой и, наконец, высказалась.

– Хорошо. Весьма похоже. Принесешь мне картину сегодня вечером. Дам тебе рубль и другой холст.

Кузьма поблагодарил и, искоса глядя на Марью Карповну, торопливо выпалил:

– На следующей картине, барыня, я хотел бы изобразить цветы, если возможно, несколько иначе: такими смутными пятнами, цветовыми облачками – как будто мы смотрим на них, чуть прищурившись, сквозь ресницы, это ведь меняет вид до определенной степени…

– Нет! Я запрещаю тебе прищуриваться! – нахмурилась Марья Карповна. – Я желаю видеть на картине не какие-то пятна, а цветы – и чтобы четко был прорисован каждый лепесток, каждый листочек!

– Как будет угодно барыне…

– И в будущем не смей больше предлагать мне свои дурацкие выдумки. Здесь решаю только я. Всякий должен оставаться на своем месте и наилучшим образом выполнять свой долг – таково непременное условие счастливой жизни в моем христианском доме.

Все было сказано. Места для дальнейших неожиданностей не осталось. Никто на волю барыни уже не покусится. Алексей вздохнул. Его раздражало то, что и сам он, приезжая к матери, превращался в совершенно ничтожное существо, зависящее только от ее настроения. В Санкт-Петербурге он был взрослым человеком и осознавал свой возраст, здесь возвращался к рабству и кошмарам детства. Мария Карповна ангельски улыбнулась и снова оперлась на руку сына, ставшего наконец послушным. Прогулка продолжалась, и ничто больше не нарушило покоя. Потом в садовой беседке долго пили чай…

Назавтра, в пять часов пополудни, когда Алексей, сидя на веранде своего флигеля, рассеянно листал альманах, взятый в материнской библиотеке, на аллее послышались чьи-то торопливые шаги. Оторвав взгляд от страницы, он увидел маленького слугу Марьи Карповны – парнишку двенадцати лет, одетого по-казацки. Тот бежал по аллее, размахивая руками. Наряд с широкими рукавами и без воротника, украшенный на груди полоской газырей, был ему явно велик: горбатовский портной, предвидя, что мальчишка слишком быстро вырастет, одевал его в униформу на несколько размеров больше, чем требовалось. Завидев Алексея Ивановича и поняв, что тот уже может услышать его, казачок закричал:

– Барыня уже отдохнули! Они приглашают вас прибыть немедленно! Они говорят, что это очень важно!

Алексей вскочил. Вот! Наконец-то мать согласилась рассмотреть предложенный им проект, осуществление которого изменит всю его жизнь! Он изо всех сил старался не бежать, следуя за казачком, но заметил, что все-таки шаги его стали куда больше, чем обычно…

Марья Карповна ожидала старшего сына в гостиной, полулежа на кушетке и равномерно обмахиваясь светлым черепаховым веером. Едва Алексей уселся рядом, она без промедления заговорила своим певучим низким голосом:

– Вот, дорогой мой, как мне кажется, и настал подходящий момент поговорить с тобою совершенно откровенно. Твое письмо заставило меня задуматься. Ты предлагаешь, чтобы я еще при жизни отдала тебе наследство, хорошо, пусть часть наследства, – уточнила матушка, заметив протестующий жест сына. – Ты желаешь получить несколько деревень, кое-какие земли. Если тебе это нужно только для того, чтобы проматывать доходы, ведя беззаботную жизнь в Санкт-Петербурге, можешь на меня не рассчитывать. Матери не пристало потакать безумствам сына, и я не стану этого делать. А вот ежели ты намерен благодаря этим деньгам упрочить свое положение – серьезно отнестись к своему долгу, завести семью, жить самым порядочным образом, обосновавшись в деревне, – в этом случае ты не услышишь «нет».

Алексея мороз продрал по коже, и он сделал глубокий вдох, чтобы хоть немножко успокоиться.

– Что вы имеете в виду, маменька, под «долгом», «порядочным образом жизни» и так далее? – спросил он.

– Как что? – удивилась Марья Карповна. – Я же ясно сказала: «завести семью»! Разумеется, дорогой мой, я имела в виду женитьбу. Причем не на ком попало. Женитьбу, которая устроила бы и тебя, и меня.

Он сразу же понял, что у матери есть на примете невеста, и в растерянности пробормотал:

– Господи, но я же вовсе не собираюсь жениться… у меня нет ни малейшего желания обзаводиться семьей…

– Наилучшие браки заключаются отнюдь не по желанию, наилучшие браки заключаются по рассудку. Тебе двадцать пять лет. Ты почти ничего не делаешь в министерстве. Ты ведешь в Санкт-Петербурге жизнь, которую иначе, как беспорядочной, не назвать. Пора остановиться. А если ты не способен сделать это сам, пора тебя остановить. Одобришь мой выбор – никогда не пожалеешь: я стану так тебя баловать, дорогой мой, так баловать, как тебе и в самых сладких снах не снилось!

Алексей быстро перебрал в голове всех соседских девушек на выданье. Какую из этих провинциальных барышень матушка предназначает ему в супруги? Какой отдает предпочтение? Со своей стороны, он среди них не видит ни одной достойной кандидатуры… Видя, что сын молчит, Марья Карповна лукаво сказала, шлепнув его по руке сложенным веером, и вид у нее был самый что ни на есть заговорщический:

– Держу пари, ты уже догадался, о ком я думаю!

Матушка еще забавляется!

– Нет, маменька, уверяю вас…

– Однако же, не далее как вчера ты сделал ей за столом комплимент!

– Я?!

– Разумеется, ты! И казался при этом весьма искренним. Ну-ка, припомни: тонкая талия…

Уточнила… Алексей не то чтобы изумился – от изумления потерял дар речи. В мозгу его кружился рой никчемных, малоубедительных возражений, но язык не повиновался. Он мигом превратился в развалину, в руины – больше не было сил сопротивляться. Какие уж там сражения! Но, чуть придя в себя, попробовал:

– Вероятно, вы это не всерьез, маменька?