– А что, светофоры не работают? – спросил Далгат.

– Оставь, да, какие светофоры, сейчас даже ментов на улицах нет.

– А где они?

– По домам сидят, снайперов боятся. Делай, что хочешь. Правда, у нас же, это, бытовухи-криминала особо нету.

– Работаешь где-то? – спросил Далгат, следя, как дергается в такт движению болтающаяся у зеркальца арабская молитва.

– Сейчас нигде, пахан обещал в прокуратуру устроить, там у него друг есть… Знаешь сколько стоит в ДПС попасть, рядовым? – неожиданно спросил Хаджик.

– Нет.

– Двести пятьдесят штук. Хотя этих дэпээсников только так убивают.

Хаджик сделал какой-то финт, въехал на тротуар и остановился, чуть не задев маршрутку «двойка как троллейбус». Мимо на полной скорости проехала «десятка» с гогочущими молодыми людьми. Все, включая водителя, совершенно высунулись из окон и держались за крышу автомобиля.

– Ай cа́ул , пацаны! – крикнул им Хаджик вдогонку.

Далгат распрощался с Хаджиком и, пройдя магазин серебряных украшений, зашел в библиотеку.

4

В маленьком зале, перед разогретой солнцем толпой журналистов, чиновников и пышно разодетых женщин, торжественно сидел президиум. Матроны в газовых платках, крупные скучающие мужчины. В центре – эффектная дама, сильно нарумяненная, с ярко подведенными глазами и глубоким декольте. По стенам – портреты русских классиков и отцов дагестанских литератур. На трибуне стоял невзрачный и потный мужчина в очках, как видно зачитывающий с листа какое-то официальное обращение.

– Ваши стихи, Гюль-Бике Акаевна, это гимн человеческому труду и упорству, – с чувством читал мужчина. – Сегодня они знамениты во всем Дагестане, известны в России и за рубежом. В них ярко отображены история родного края, его неповторимые красоты, великолепие заоблачных гор, равнин, седого Каспия, аулов, сел, городов, населяющих их людей. У вас, Гюль-Бике Акаевна, большое и горячее сердце, через которое проходят все радости и боли родной земли. Вы пишете о трудной судьбе женщины степи и гор, мужестве самоотверженных сынов Дагестана. Ваши стихи нравственно воспитывают молодежь и являются жизненным маяком для подрастающего поколения. Поздравляю вас с выходом пятнадцатой книги. Пусть растут и крепнут ваши творческие успехи и достижения! Спасибо!

Раздались шквалистые аплодисменты. Расчувствовавшаяся Гюль-Бике привстала и, вся сияя, дважды поклонилась, сначала в сторону трибуны, потом – залу. Выступавший мужчина, также светясь от счастья, бережно сложил официальное обращение, снял очки и откашлялся.

– Вы меня извините, пару слов от себя скажу тоже. Я давно влюблен в поэзию виновницы нашего торжества. В ее стихах ярко встает образ кыпчакской женщины, наездницы, повелительницы тюркских степей. Гюль-Бике – женщина Великой Степи. Она уже легенда при жизни. Ее поэзия глубока, как Каспийское море, и высока, как наши Кавказские горы. Расул Гамзатов, когда читал стихи Гюль-бике, говорил: «Вот поистине народная поэзия». И я каждый раз, когда читаю ее стихи о любви, о душе, о природе, о народе. И еще, Гюль-Бике, тут я теряюсь прямо, что сказать. Она очень великолепная женщина. Она прямо как душистый цветок на склоне Тарки-Тау. И сейчас я держу ее новый сборник «Избранное», и с благодарностью читаю дарственную надпись: «Дорогому Калсыну, дорогому брату, дарю ноты моего сердца. Твоя Гюль-Бике». Я, милая Гюль-Бике, тоже пришел к тебе со стихами. Надеюсь, они хоть чуть-чуть сравнятся с твоей красотой.

Гюль-Бике разомкнула ярко-красные губы и чуть подалась вперед. Раздались сдержанные аплодисменты.

Республиканской библиотеки тихо двери распахнув,

Я пришел к тебе на вечер, дорогая Гюль-Бике,

Что могу тебе сегодня, как джигит, я предложить?

Только звук кумыкских песен, дорогая Гюль-Бике!

Наши предки величавы, ты такая, как они!

Книги Пушкина читаешь, пишешь даже лучше ты!

Любоваясь, я склоняюсь перед милой Гюль-Бике,

Твоя книга заблистала, как алмазы при луне! —

читал невзрачный мужчина.

– А теперь, – сказал он после продолжительных аплодисментов публики, – я думаю, надо пригласить сюда Юлю Исаеву, которая перевела стихи Гюль-Бике на могучий русский язык.

Последние слова мужчина громко выкрикнул в зал, сорвав еще несколько хлопков. Вышла низенькая девушка с длинными запутанными волосами.

– Стихи нашей прекрасной поэтессы переведены на многие языки мира, – говорила девушка, сильно волнуясь. – Я постаралась сохранить в переводах ту великую силу чувств, которая Гюль-Бике присуща.

Прибой… шум моря так меня волнует,

И ветер на меня холодный дует,

Равнина тюркская, как женщина, лежит,

И солнце уж ушло в зенит…

Пока читали стихи, Далгат искал глазами Халилбека. В первом ряду он приметил седой и плоский затылок, наверняка принадлежащий дяде. Задержав на нем взгляд, Далгат принялся рассматривать других мужчин. Они почти все были в возрасте и казались утомленными даже со спины. Кто-то зевал, кто-то вытирал шею салфеткой, кто-то рылся в кармане рубашки или украдкой шептался с соседом. Фигуры в президиуме, приученные к длинным заседаниям, напротив, застыли, как монументы. Далгат увидел, что переводчица, сильно тушуясь и горбясь, идет на место, а на трибуне уже стоит известная народная поэтесса Патимат, которую невзрачный мужчина успел назвать мужественной горянкой, бросающей платок мира между разгоряченными мужчинами.

– Она идет по жизни, как по разбитому стеклу босиком, раня в кровь ноги, – восклицал он, теребя очки, – и сегодня она хочет сказать небольшое напутствие нашей дорогой Гюль-бике, которой мы желаем прославиться на всю страну так же, как Патимат.

Патимат была в летах и пестро разодета. Волосы, собранные в виде высокой башни, украшены большой коралловой заколкой, а пальцы – кубачинскими перстнями. В ушах висели тяжелые серебряные серьги с крупными камнями. Наброшенная поверх ярко-алого свободного платья, схваченного старинным поясом, волочилась по полу длинная зеленая шаль.

– Когда я была маленькая, – начала поэтесса скрипучим голосом, разведя руки в стороны, – я шла с кувшином к роднику, чтобы принести домой воды. Из-за царственных острых гор вставало солнце, и луч солнца отразился в серебре моего начищенного мелом кувшина. И я сказала: «Да, я буду поэтом». Так, во мне до сих пор живет та девочка с длинными косами, готовая вскарабкаться на вершину Акаро, чтобы увидеть восход солнца и радугу, сотканную из частиц рассеивающегося утреннего тумана.

Далгат ерзал на стуле, смотрел на седой затылок Халилбека и ждал, когда сможет подойти поближе и выманить его в коридор. Но тут Халилбек обернулся к Далгату и оказался вовсе не Халилбеком, а работником какой-то из коммунальных служб, часто виденным по местному телевидению. Почувствовав досаду, Далгат снова оглянулся кругом и увидел рядом с собой худощавого черноусого мужчину с буханкой белого хлеба под мышкой. Буханка под мышкой так удивила Далгата, что некоторое время он молча сидел, разглядывая паркетный пол, а потом обратился к черноусому с вопросом: