Нетрудно догадаться, что речь идет о семи несравненных свершениях – об убийстве Вильгельма I Оранского[36] и трех французских Генрихов, а именно: герцога Гиза[37], неравнодушного к королевскому трону Франции; Генриха III[38], последнего из занимавших этот трон представителей династии Валуа; и, наконец, Генриха IV[39], его шурина, взошедшего вслед за ним на престол, – основоположника династии Бурбонов; восемнадцать лет спустя список пополнился пятым именем – именем нашего соотечественника, герцога Букингемского[40] (прекрасно описанного в письмах, опубликованных сэром Генри Эллисом[41] из Британского музея), далее добавился король Густав Адольф[42], а седьмым стал Валленштейн[43]. Что за дивная плеяда убийств! Наше восхищение только возрастет оттого, что эта блистательная череда артистических шедевров, включающая трех величеств, трех высочеств и одно превосходительство, уместилась в самом непродолжительном отрезке времени – с 1588-го по 1635 год. Убийство шведского короля ставится, между прочим, под сомнение многими авторами – Хартом в том числе, однако все они заблуждаются. Король был убит – и я считаю это убийство, редкое по совершенству исполнения, единственным в своем роде: его лишили жизни в полдень, на поле битвы; здесь проявилась оригинальность стиля, какой мне не приходилось встречать ни в одном известном мне произведении искусства. Задумать тайное убийство по личным мотивам и сделать его скромной вставкой в обширной раме многолюдного побоища – право же, этот прием равносилен утонченному замыслу Гамлета разыграть трагедию внутри трагедии[44]. Несомненно, все вышеперечисленные душегубства должны быть с немалой пользой изучены хорошо осведомленным ценителем. Все они представляют собой образцы, примеры для подражания, о которых можно сказать: «Noctrna versate manu, versate diurna» [ «Листайте днем и ночью» (лат.)[45] ] (в особенности nocturna).

Убийства особ королевской крови и государственных деятелей большого недоумения не вызывают: от их смерти нередко зависят важные общественные перемены; занимаемое ими высокое положение уже само по себе привлекает взор художника, охваченного жаждой сценического эффекта. Существует, однако, и с первых десятилетии семнадцатого века получает все большее распространение еще одна разновидность убийств, вызывающая у меня неподдельное изумление: я имею в виду убийство философов. Неоспоримым фактом, джентльмены, является то, что всякий философ, стяжавший известность за последние двести лет, был либо убит, либо чудом избежал гибели; таким образом, если на человека, называющего себя философом, ни разу не совершалось покушения, будьте уверены, что он пуст как орех; философию Локка[46] очевиднее всего опровергает (если только требуется какое-либо опровержение) то обстоятельство, что на протяжении семидесяти двух лет никто не снизошел до того, чтобы перерезать ему глотку. Поскольку истории с философами не слишком известны, хотя в целом они весьма содержательны и хорошо скомпонованы, я позволю себе экскурс в данную область преимущественно с целью продемонстрировать собственную эрудицию.

Первым великим философом семнадцатого столетия (если исключить Бэкона и Галилея) был Декарт[47]; говоря о тех, кто был на волосок от гибели и чудом избежал насильственной смерти, нельзя не вспомнить и о нем. Дело, согласно описанию, приведенному Байе в его книге «Жизнь Декарта» (т. I, с. 102–103), обстояло следующим образом. В 1621 году (в возрасте двадцати шести лет) Декарт, как обычно, путешествовал (он был непоседлив как гиена) – и, достигнув Эльбы[48] либо близ Глюкштадта[49], либо возле Гамбурга, отплыл в Восточную Фрисландию. Что ему понадобилось в Восточной Фрисландии[50] – одному Богу известно; возможно, он и сам над этим задумался, ибо, добравшись до Эмдена[51], решил немедленно отправиться в Западную Фрисландию: не желая задерживаться, он нанял барку с несколькими матросами. В открытом море его ждало приятное открытие: выяснилось, что он отдал себя добровольно во власть разбойников. Команда, по словам Байе, состояла из отпетых негодяев – «des scélérats»: не любителей, каковыми являемся мы с вами, джентльмены, но профессионалов, первейшим побуждением которых было поскорее перерезать лично ему глотку. История эта доставляет столько удовольствия, что я переведу рассказ французского биографа полностью: