Врач замялся, но ответил, что даже при наилучшем исходе нельзя гарантировать, что функциональность вернётся полностью. На спортивной карьере, вероятнее всего, придётся поставить крест.

Девочка не говорила с врачами, не слушала тренера, видимо, из-за того, что боялась услышать от них этот приговор. Муки совести вернулись ко мне в десятикратном размере. Я мерил шагами больницу, не находя себе места, в ожидании вертолёта. Когда мне сообщили, что он готов принять пациентку, санитары переложили девочку на каталку и я, наконец, удостоился её единственного взгляда. Никогда в жизни на меня так не смотрели. Голубые глаза хотя и были сейчас ясными, не затуманенными больюпосле нескольких уколов анестетиков, но в то же время тёмными, как пропасти, через которые можно заглянуть в самую бездну, и то, как на меня смотрела её тренер или родственница, было ничем, под испепеляющим прямым взглядом спортсменки, сулившим мне вечные муки ада после долгой и мучительной смерти.

Что ж, заслужил, и пообещал себе добиться её прощения во что бы то ни стало.

Кроме девочки на борт взяли меня и её бабушку, которая всю дорогу держала внучку за руку, также с нами был врач принимающей больницы. Бабушка не пыталась говорить ей, что всё будет хорошо, они даже почти не разговаривали, но мне казалось, что им и не нужны слова, чтобы понимать друг друга, достаточно жестов и взглядов. В какой-то миг я ощутил беспомощную зависть к этой девочке, которая знала, что такое, когда тебя безусловно любят, в отличие от меня, знающего лишь чувства, рождённые на взаимовыгодном расчёте.

3. Алёна

Боль в ноге утихла, а я пыталась перестать думать о своём будущем. Находясь в городской больнице, единственное, о чём я сожалела, – это то, что я осталась жива, что этот богатый ублюдок меня не убил. Потом, когда в палату зашла бабушка и сообщила, что сбивший меня парень организовал перелёт в Москву и операцию в известной среди спортсменов клинике спортивной травматологии, тугой узел в моей груди начал немного разворачиваться и ослаблять болезненное давление и страх перед неизвестностью.

Но я чувствовала его взгляды, направленные на меня и ожидающие, видимо, что я поблагодарю его или сделаю ещё что-то, отчего это страдальческое выражение сотрётся с его лица, но я не в силах была испытывать к нему какие-то иные эмоции помимо презрения и ненависти.

Меньше всего мне хотелось сейчас дышать с ним одним воздухом, знать, что он где-то рядом, а тем более в непосредственной близости от меня. Я фокусировала взгляд на одной точке, стараясь игнорировать его присутствие, пока вертолёт не приземлился на крыше московской клиники.

Деньги решали всё, в очередной раз за свою короткую жизнь поняла я. А у этого парня они были, иначе такого приёма мне бы никто не оказал. Даже несмотря на то, что я была в сборной этой страны. Максимум, на что я могла рассчитывать, – это то, что Федерация организует мне операцию в ближайшем городе, когда отёк ноги достигнет апогея, с криворукими врачами, которые запросто могли бы сделать из меня инвалида.

Сначала меня переложили на другую каталку и отвезли в палату ожидать операцию. Ждать пришлось недолго, и когда назначенный мне хирург освободился, медсестра сделала укол успокоительного средства и меня повезли в операционную. Вокруг суетились люди в голубых больничных одеждах, в шапочках и с масками на лицах. Я с лёгким интересом, почти безразличная ко всему после укола, рассматривала большой операционный светильник, похожий на глаз паука. Анестезиолог положил на моё лицо дыхательную маску и велел отсчитывать от десяти до нуля. Десять. Девять. Восемь. Семь…

– Алёна, – позвал меня высокий хирург, за спиной которого разливался солнечный свет, – просыпайтесь.

Кажется, я проснулась, а потом вновь вырубилась, очнувшись уже в своей палате. Меня бил озноб, тело сводило после наркоза судорогой, всё тело мелко потряхивало. Заботливая медсестра укрывала толстыми одеялами.

Это была моя первая операция, и я боялась, что меня будет тошнить и разболится голова. Но, как ни странно, не считая озноба, я себя отлично чувствовала. Вскоре мне даже принесли обед и в палату вошла бабушка.

На еду я смотрела скривив рот, аппетита не было, хотя даже не помнила, когда ела последний раз.

– Тебе нужно поесть, восстановить силы, чтобы выздороветь, – бабушка, как всегда, знала, что сказать, и я нехотя поднесла ложку с супом ко рту. Возможно, он был неплох, но вкуса еды я не чувствовала.

После того как медсестра унесла поднос с едой, бабушка вышла позвонить тренеру, в палату вошла группа врачей, среди которых я заметила того самого высокого мужчину, что разбудил меня.

– Пациентка Комар Алёна Александровна, полных семнадцать лет, рост сто шестьдесят сантиметров, вес сорок пять килограмм, повреждение лодыжки со смещением, повреждение связок, – он продолжал зачитывать анамнез, а я ждала, когда же он сообщит самое важное.

Должно быть, это явственно читалось по моим глазам, врач, привыкший иметь дело не просто с пациентами, а со спортсменами, присел на край моей кровати и, словно успокаивая норовистое животное, положил свою сухую ладонь на мою руку, попробовав донести до меня суть.

– Алёна, у тебя очень серьёзная травма, мы сделали всё, что было в наших силах, и вопрос о твоей спортивной карьере зависит только от того, как ты будешь восстанавливаться. Я не могу гарантировать тебе, что ты сможешь выступать на том же уровне. Но вы, спортсмены, люди упорные, так что, кто знает.

Более пространного ответа услышать сложно, но, с другой стороны, где-то среди этих пафосных слов была заложена маленькая надежда.

Моя нога, оранжевая от йодоформа от кончиков пальцев до самого паха, со вставленными в щиколотку титановыми пластинами и винтами, дренажом и конструкцией, благодаря которой повреждённая лодыжка парила в воздухе, была уже прооперирована, и в тот момент казалось, что самое сложное позади.

Когда врач сообщил, что я должна придерживаться постельного режима как минимум ближайшие две недели, а встать на ногу смогу не раньше, чем через полтора-два месяца, я не смогла сдержать слёз. Вся подготовка к очередному чемпионату коту под хвост, моё место в сборной будет под вопросом, моя карьера ещё под большим вопросом. Моя жизнь тоже. Потому что я не представляла её без спорта.

Слёзы меня душили, и я не могла успокоиться, я не хотела, чтобы это видела бабушка или кто-то ещё, поэтому после разговора с врачом попросила посетителей ко мне не пускать. Я глухо рыдала в подушку, не имея возможности даже спрятаться от любопытных глаз, когда