Прогуливаясь по району, Гриша не узнавал родные места. Почему-то больше всего его поразили огромные очереди в винно-водочные отделы и мордовороты, выносящие оттуда сумки с алкоголем. Спекулянты. Арестант сразу смекнул, что это его «клиенты». Они жутко раздражали Уральского. Как-то среди них Гриша узнал паренька по фамилии Галкин, который учился в школе на несколько классов младше. За прошедшие одиннадцать лет он превратился в пузатого мужика с осоловелым взглядом.

— Что, торгуете? — спросил у него каторжанин.

— Да, это наш бизнес, — высокомерно ответил Галкин.

— На общее кому отправляете?

— На какое общее? — барыга посмотрел не Гришу, как на инопланетянина.

— Ну, в тюрьмы там, в лагеря…

— Зачем нам это нужно? Ты что, Гриш…?

— Так это неправильно. Нужно уделять внимание братве… Я наведу здесь порядок.

— Попробуй, — пожал плечами Галкин, равнодушно глядя мимо крадуна…

В Москве Григория не было в общей сложности одиннадцать лет, не считая кратких приездов на три-четыре дня в перерывах между отсидками. В лагере он читал в газетах о появлении рэкета, группировок, и Грише казалось, что некоторые его старые знакомые из уличной шпаны могут двигаться в этом направлении. Но каторжанин ошибался. Все судимые и хулиганы из тех, кого он знал, в лучшем случае, погрязли в семейной жизни, в худшем — поспивались. Рассчитывать Уральскому было не на кого. Осторожный арестант решил не «пришпоривать коней» и осмотреться.

Отец Гриши ожидал возвращения сына с замиранием сердца. Он боялся, что после долгой отсидки, домой вернется чужой ему человек. Позднее он признавался, что первое время с трудом понимал переполненную «феней» речь своего любимого отпрыска. Отца-профессора каторжанин называл «паханом» и не замечал никакой настороженности со стороны родителей. И вскоре отец радостно сказал матери: «Это мой сын».

Интересна родительская психология! Им, во что бы то ни стало, необходимо гордиться своими детьми. Отец уже был глуховат, поэтому говорил громко и, спустя несколько лет после освобождения, Уральский случайно услышал, как он гордо рассказывал кому-то из своих друзей по телефону: «Гришка-то у меня, знаешь, авторитет в районе».

Будучи неисправимым оптимистом, отец в любой ситуации находил повод для прикола. Существовала давняя семейная байка, что мама Уральского никак не хотела уезжать в роддом, пока не дочитает детектив. А когда ее, наконец, повезли в родильное отделение на Проспекте Мира, выяснилось, что там карантин. И маму срочно повезли в соседний роддом в Марьину Рощу. На одном семейном торжестве, Гришин батя лихо прокомментировал мамины причитания по поводу «загубленной» судьбы их сына: «Перед родами читала детектив, рожала в бандитском районе, а теперь удивляется, что сын не профессор».

Году в 1993-м к Уральскому приехали ребята, которых его отец не знал. Авторитета не было дома, и парни весьма специфической наружности остались ждать его перед подъездом. Григорий скоро вернулся, и они прямо на месте обсудили все вопросы. Случайно подняв голову, Уральский увидел своего старика, который, сидя на балконе, держал пацанов на мушке его «ТТ». Он решил, что приехали враги сына.

Вслед за своим батей Гриша с гордостью смог повторить: «Это мой отец».

На свободе обретался подельник крадуна по первому сроку Ваня. Друзья быстро сварганили пару работенок[10] и каторжанин с куражей, с чувством исполненного долга, укатил в Сочи. Там поселился на съемной квартирке. Вел себя тихо и скромно.

В ресторанах не шиковал. Вечерами чинно прогуливался по променаду. И вдруг однажды радостный крик: «Гриша!!!». На шею ему бросилась новотроицкая оторва Людашка Сагарда. С ней подружка Эллочка. Пришлось немного потратиться. С деньгами всегда так. Сегодня в куражах, завтра в виражах. Нужно было что-то решать с постоянным источником дохода. Да и родители начинали все чаще интересоваться у Гриши — когда же он устроится на работу? Ваня тем временем спалился, обокрав хату американского журналиста. Сейчас эту кражу можно было бы списать на патриотический порыв. А тогда, в девяностом, ему накатили то ли пять, то ли шесть лет строгого режима. Каторжанин остался один.

По правде говоря, Гриша уже не знал, что делать. С интервалом в пару-тройку недель он с чемоданами в руках дважды буквально втыкался в участкового.

— Откуда дровишки? — хихикал участковый.

— Сарай разобрали, — покрываясь холодным потом, острил крадун в ответ.

— А если серьезно? — суровел взглядом служивый.

— Да сестра переезжает. Помогаю, — отбрехивался Гриша.

К босяцкому счастью оба раза простофиле участковому не хватило чутья сыщика, чтобы просто попросить Гришу открыть чемоданы. Запах тюрьмы вокруг рецидивиста буквально витал в воздухе.

В рисковой работе без фарта — никак. Вот и Грише случайно повезло. Произошло это так.

В первые месяцы после освобождения он много общался с журналисткой газеты «АиФ» Наташей Бояркиной. Два года назад своими публикациями она фактически спасла от расправы осужденных колонии № 8 города Оренбурга, устроивших производственную забастовку. Слала Грише в лагерь посылки и бандероли. Конечно, освободившись, арестант всегда с готовностью реагировал на ее просьбы. Как-то раз Наташа попросила присмотреть за грузчиками во время доставки мебели в ее квартиру. Хату эту она сдавала, а жильцом оказался мастер спорта международного класса по боксу по имени Женя. Пока ждали машину с грузалями[11] — растрещались[12]. И он пригласил общительного, спортивного каторжанина тренироваться в зал возле метро «Библиотека им. Ленина».

В это время в России только-только зарождался кикбоксинг. Детских секций, как таковых, не было. Организаторы и руководители этого спорта пошли оригинальным путем. Они не стали дожидаться, когда в спортивных школах взрастят классических кикбоксеров, а решили скрестить бокс с карате. Боксеров учили махать ногами, а каратистам ставили руки. Там на глазах каторжанина разрушился миф о загадочном и несравненном боевом искусстве карате. В подавляющем большинстве спаррингов боксеры били каратистов, как врагов народа. Зачастую, в первом раунде каратуны бодро махали ногами и держали противников на дистанции, но потом выдыхались. Боксеры входили в ближний бой и вырубали каратистов. Тогда и там же, постояв в спаррингах с более-менее серьезными противниками, Гриша убедился: то, что годилось для уральских лагерей строгого режима, не прокатит в Москве. В ИТУ № 8[13] под Оренбургом он буквально изнурял себя спортом, дабы не грешить как древний Онан. Гриша проводил две тренировки в день, отжимался от пола пятьдесят пять раз, подтягивался на турнике любым хватом двадцать два раза, самозабвенно долбил положительно настроенных осужденных, спарринговался со всеми нормальными арестантами, кто имел хоть какое-то отношение к единоборствам[14]. Дозанимался до того, что от переутомления воспалилась щитовидка. Когда по освобождению арестант получал военный билет, тетка-врачиха стыдила хилых призывников: «Позорище! Посмотрите на человека — только с лагеря, а хоть сейчас в десант!». Однако Гриша быстро осознал, что его гордость собственной физической подготовкой была явно неуместной. Это среди уральских травокуров[15] он казался Ильей Муромцем, а для профессионалов в зале возле «Библиотеки» крадун в лучшем случае справлялся с ролью «мешка» для любого приличного рукопашника или разрядника по боксу. Гриша понял, что в дальнейшем, если он хочет чего-нибудь достичь, его оружием должны стать дерзость, хитрость, дипломатия, но никак не кулаки.