Один из столов был закрыт чехлом, и Братерский направился к нему, скинул покрывало и выставил шары. Он снял пиджак. Движения его были уверенными, как у человека, который проделывал это много раз.

— Я не умею играть, — зачем-то доложил он.

В белой рубашке с ослабленным воротом он двигался, как фехтовальщик. Сложно было поверить, что он не умеет.

Разбивал я. Удал получился неточным, и треугольник шаров вяло разъехался в стороны. Братерский прицелился по шару, который я бы не выбрал в качестве отправной точки; и все же он рассчитал правильно — шары бешено заметались по столу, и два тут же угодили в лузы. Я не успел разобраться, как ему это удалось.

Следующие три удара принесли ему еще пять шаров. Я смотрел с недоумением, потому что Братерский в самом деле не был похож на игрока в бильярд, даже на тех двух, что сражались за соседним столом. Хороший игрок не спешит, когда выбирает позицию, но стоит ему почувствовать вкус, изготовиться, задержать дыхание, как он превращается в оружейный затвор. Удар выходит звонким и отчетливым.

Братерский играл не так. Он торопливо и небрежно выбирал позицию, зато потом долго искал устойчивую позу, стараясь не задеть другие шары. Пальцы его не отличались твердостью, кий гулял. Ехидный тренер, с которым я занимался перед чемпионатом СМИ, назвал бы его пальцы «макаронами», а насчёт позы высказался бы так: кто бочком, кто рачком.

Но бил Братерский хитро. Удары получались смазанными и шли как бы вскользь, но шары ложились в лузы на самом излете, как соглашаются мягкотелые, но нерешительные собеседники.

Один раз он все же промахнулся, и я попытался перехватить инициативу, но закатил лишь один шар. Братерский добил партию.

Он лукавил насчет своего неумения. Я распознал в его манере игры нечто новое, быть может, другую школу бильярда, в которой полагаются не столько на силу удара, сколько на мягкость и точность, отмеряя ему энергии ровно столько, чтобы он свалился в лузу на последних вздохах.

— Партия, — произнес Братерский. — Что скажите?

— Я, похоже, мало понимаю в бильярде. У вас интересная техника. Вы здорово играете.

Двое за соседним столом глядели на нас и о чем-то переговаривались. Судачили о моем почти сухом поражении.

— А я неважно играю, — продолжал я. — Да и пробовал всего несколько раз, если не считать компьютерного бильярда…

— Я вам советую поразмышлять об этом, — заявил он. — Очевидная причина не всегда самая правильная.

В тот вечер я ушел из «Марии» в смятении. Вместо ответа я получил еще больше вопросов.

* * *

Период жизни, когда я встретил Братерского, был сложным. Черная полоса? Нет, скорее, слишком резкое чередование черных и белых полос. Жизнь била контрастным душем, и воодушевление сменялось апатией с такой быстротой, что не было удовольствия и от воодушевления.

Каждый шаг был шагом не туда. Стояние на месте было еще хуже. Я что-то делал, что-то писал, с кем-то спорил, пытался направить жизнь в новое русло, но от каждой попытки был привкус разочарования. «Лучше бы не делал», — часто размышлял я задним умом.

Редакцию сотрясали кадровые землетрясения. Сайт «Дирижабль» вместе с одноименной газетой и радиостанцией «Пять плюс» принадлежали бизнесмену Марселю Ветлугину. Мы не были в фокусе интересов строительного магната, и, может быть, поэтому не сразу стало заметно, как медийное крыло прогрызло в карманах Марселя Яковлевича изрядную дыру.

Поэтому в прошлом году все три СМИ были объединены в единый холдинг «Дирижабль плюс», генеральным директором которого назначили Алика Ветлугина, среднего сына Марселя Яковлевича.

Алик явился нам жарким летним днем в джинсах и майке, растянутой объемом его живота. Потный и решительный он стоял перед коллективом редакции, засунув руки в карманы и раскачиваясь с носка на пятку. Слова приходили к нему постепенно, как крупицы в песочных часах, он выдавал их короткими самоуверенными очередями, глядя куда-то в пол. Он обещал встряхнуть, разбудить, привести в чувство, и, в конечном итоге, вывести медийную часть бизнеса отца на прибыль ко второму кварталу следующего года.

Мы с любопытством следили за Григорием Мостовым, нашим Гришей, к которому вдруг прониклись коллективным сочувствием, как ко всем, кого ведут на плаху. До прихода Алика именно главред считался руководителем сайта и газеты. Это под него девять лет назад Ветлугин-старший создал новостное издание, ему он дал почти неограниченную свободу. И теперь его ошибки пришел исправлять Алик, затылок которого искрился потом, потому что кондиционер в редакции работал с перебоями.

Григорий Мостовой — внук советского дипломата и разведчика. Человек, закончивший московский вуз с красным дипломом. Большой знаток военной истории. Вероятно, самый суровый публицист города. Главный редактор по умолчанию. Главный, который не сблизился с коллективом настолько, чтобы потерять право читать сухие отповеди любому и за что угодно. Он был старше меня на шесть лет, но казалось, нас разделяет поколение.

Вдруг его безграничная свобода творчества оказалась урезана требованием закрыть редакторские колонки, сократить объем материалов до 3000 символов и уделять больше внимания событийной повестке. Вдруг в кабинете Григория произошла перестановка, и его стол вместе с массивным креслом переехали в угол, а в другом углу поселился человек-контраст. Гриша был высок, носил очки и аккуратную прическу; его новый босс предпочитал кеды, майку и стрижку полубокс. Григорий всегда держал дистанцию; он хвалил и ругал как будто через стекло; он никого не подпускал на расстояние душевного разговора. Алик давал смелые обещания, был склонен к вспышкам гнева, а в остальное время — к панибратству, любил неудобные вопросы и юмор уровня КВН.

Мы с любопытством наблюдали, как уживутся в стеклянной клетке эти двое, столь разные и все же имевшие почти равные права на трон: один по рождению, другой по заслугам. Мы ждали взрыва, скандала, ухода Гриши, раскола редакции, громких разоблачений.

Из редакции действительно ушли несколько ключевых сотрудников, остальные жили на пороховой бочке ожидания. Постучаться могли к любому и предложить тройную зарплату за расставание без скандала. Мы ждали, когда тройную зарплату предложат Грише.

Но он остался. Стало ясно, что между Гришей и Аликом установились странные отношения, похожие на молчаливый сговор. Гриша не подвергал сомнению авторитет Алика. Алик избегал прямого противоречия Грише. Алик, отвечавший за финансовое состояние компании, встал на ступень выше. Он бесцеремонно перекраивал редакционный контент, бурля идеями, заимствованными у кого-то еще. Гриша не оказывал сопротивления и, напротив, держался так, словно все изменения были ему на руку и он сам размышлял о чем-то подобном. Слоноподобную поступь нового босса Гриша услышал вдруг ритмом маршевых барабанов.

Я был уверен, что хитрый Гриша, внук советского дипломата и знаток военной истории, чувствовал себя героем-разведчиком в тылу врага, который ждет своего часа. Образованный, демократичный, и все же высокомерный, почти надменный, Гриша вряд ли добровольно смирился с тем, что кто-то бесцеремонно рушит то, что он создавал годами. Не в самих изменениях, а в их спонтанном характере виделась мне главная проблема; мне сложно было представить, что Гриша, годами пестовавший рубрику «День в истории», вдруг безропотно согласился закрыть ее из-за неважного трафика.