— Что слышно на этот раз? Расскажите.

— Ну-у, — протянула миссис Ислам.

Она уселась на диване поглубже и откинулась на коричневую спинку. Рукава ее кофточки раздулись и оттопырились. На ногах — черные носки и ковровые тапочки. Через стеклянную столешницу Назнин увидела, что ноги миссис Ислам дрожат от возбуждения, которое совершенно не отражается на лице.

— Детей-то у нее не было. И это после двенадцати лет замужества.

— Да, это верно, — сказала Разия, — хуже ничего нет для женщины.

— И если кому приходит в голову спрыгнуть вниз с шестнадцатого этажа, значит, точно конец.

Миссис Ислам вытащила носовой платок и вытерла выступивший под самыми волосами пот. От одного взгляда на нее Назнин стало невыносимо жарко.

— Если спрыгнуть с такой высоты, то уж точно инвалидом не останешься, сразу насмерть, — согласилась Разия.

Она взяла у Назнин чашку в свои большие мужские руки. На ногах у нее черные широкие туфли на шнуровке с толстой подошвой. В сари она смотрится довольно странно.

— Хотя, конечно, это несчастный случай. И зачем утверждать обратное?

— Несчастный случай, — сказала миссис Ислам, — только за спиной мужа все шепчутся.

Назнин потягивала чай. Уже десять минут шестого, а у нее всего только две луковицы нашинкованы. О несчастном случае она впервые слышит. Шану ничего ей не говорил. А хочется узнать, кто эта женщина и почему погибла такой ужасной смертью. Назнин про себя репетировала вопросы, строила предложения и перестраивала их.

— Стыд какой, — сказала Разия и улыбнулась Назнин.

Судя по улыбке, в голове у нее совершенно другое. Улыбка у Разии очень веселая, хотя уголки рта приподнимаются только слегка, обозначая скорее сожаление, чем радость. У нее длинный нос и узкие глаза, на все вокруг она смотрит не напрямик, а искоса, и от этого у нее не то насмешливое, не то оценивающее выражение лица.

Миссис Ислам издала звук согласия — что, мол, да, какой стыд. Она вынула свежий платок и высморкалась. После приличествующей паузы спросила:

— Слыхала про Джорину?

— Да, разное говорят, — ответила Разия, словно никакие новости про Джорину не могли ее заинтересовать.

— И что ты на это скажешь?

— Смотря что именно вы имеете в виду, — ответила Разия.

— Я никогда не говорю о том, что еще никому не известно. Но когда женщина поступает на работу, этого никак не скроешь.

Разия внимательно посмотрела на миссис Ислам. Разия не знает, что известно миссис Ислам. Миссис Ислам знает все и обо всех, она живет в Лондоне уже тридцать лет. И если человек приехал из Бангладеш, она тут же узнает об этом. Миссис Ислам первая навестила Назнин по приезде, когда от увиденного кружилась голова, когда все вокруг походило на сон, когда только во сне она возвращалась в реальность. Шану называет миссис Ислам уважаемым человеком. Немногих называет он уважаемыми, приглашает в дом или ходит к ним в гости.

«Видишь ли, — говорил Шану, объясняя, что имеет в виду, — большинство наших здесь из Силхета. Они держатся вместе, потому что приехали из одного места. Они знают друг друга еще по той деревенской жизни. И приезжают в Тауэр-Хэмлетс как будто снова к себе в деревню. Большинство плывут на кораблях, где устраиваются на самую черную работу, на самую тупую, или просто тайком забиваются в трюм, как крысы».

Прокашлявшись, он продолжил, глядя в стену, так что Назнин обернулась: кому это он?

«А сойдя с корабля и добравшись сюда, они в каком-то смысле оказываются дома. Видишь ли, для белых мы здесь все одинаковые: грязные обезьянки одного рода-племени. Но эти люди — крестьяне. Необразованные. Неграмотные. Ограниченные. Без честолюбия».

Он откинулся в кресле и погладил себя по животу.

«Я не смотрю на них свысока, но что поделаешь? Если за всю жизнь человек ездил только на рикше и ни разу в жизни не держал в руках книгу, чего от него можно ожидать?»

Назнин подумала о миссис Ислам. Если она в курсе всех дел, значит, общается со всеми, и с крестьянами в том числе. И все равно она уважаемая.

— Поступает на работу? — спросила Разия у миссис Ислам. — Что случилось с мужем Джорины?

— Ничего с мужем Джорины не случилось, — ответила миссис Ислам.

«Слова у нее летят, словно пули, — с восхищением подумала Назнин. — И спрашивать о женщине, которая упала с шестнадцатого этажа, уже поздно».

— Муж ее при работе, — сказала Разия тоном осведомителя.

— Муж-то при работе, а она все никак не насытится. В Бангладеш на одну зарплату может прожить двенадцать человек, а Джорина все никак не наестся.

— И где она работает? На швейной фабрике?

— Со всеми якшается: и с турками, и с англичанами, и с евреями. Со всеми. Я не старомодна, — сказала миссис Ислам, — и бурку не ношу. А паранджа у меня в сознании, а не на лице, и это намного важнее. У меня есть кофты, и куртки, и шарф на голову. А если якшаться со всем этим людом, какие бы они ни были хорошие, все равно придется отказаться от своей культуры и принять их. Вот тебе мои слова.

— Бедная Джорина, — сказала Разия. — Представляешь? — обратилась она к Назнин, которая не могла себе этого представить.

Они продолжали разговор. Назнин накрывала им чай и отвечала на вопросы о себе и о муже, все время думая об ужине и не смея ничего сказать гостям, ибо их нужно было принять достойно.

«Доктор Азад знает мистера Дэллоуэя, — объяснял ей Шану. — Он влиятельный человек. Если он замолвит за меня словечко, я автоматически получу повышение. Так все и работает. Смотри, прожарь специи хорошенько и мясо порежь большими кусками. Не хочу, чтобы у меня на столе сегодня были мелкие куски».

Назнин расспрашивала Разию о ее детях, мальчике и девочке, пяти и трех лет, которых та оставила у тетушки. Расспрашивала миссис Ислам о ее артрите, и миссис Ислам издавала звуки, долженствующие означать, что бедро доставляет ей настоящие мучения, но она переносит их стоически и молчит. И только когда от беспокойства за ужин стало болеть в груди, гости поднялись и попрощались. Назнин кинулась открывать им дверь, чувствуя, что ведет себя грубо, стоя у двери в ожидании, когда же они наконец уйдут.

Доктор Азад оказался маленьким педантичным человечком, и говорил он, в отличие от большинства бенгальцев, на четверть децибела громче шепота. Чтобы расслышать, приходилось наклоняться, и поэтому весь вечер казалось, что Шану жадно ловит его слова.

— Подите ближе, — обернулся доктор Азад к Назнин, которая бесшумно подавала на стол. — Подите ближе, сядьте с нами.

— Моя жена очень скромная.

Шану улыбнулся и кивнул головой, чтобы она села.

— На этой неделе пришли ко мне двое наших молодых людей в очень плачевном состоянии, — сказал доктор. — Я им прямо заявил: бросайте алкоголь сейчас же, иначе к Айду[6]попрощаетесь с печенью. Десять лет назад такое и представить себе было нельзя. Двое за одну неделю! Наши дети повторяют то, что видят здесь: заходят в пабы, ночные клубы. Или пьют у себя дома, запершись, а родители думают, что с ними все в порядке. Проблема в том, что наше общество не имеет четких представлений о таких вещах.