Отбросив в сторону груду шёлковых подушек, Насир присел на корточки у края крыши. Серое небо ничем не выдавало истинного времени суток, но внизу, в вади[9], где вот-вот должна была состояться гонка, начинала собираться толпа: сарасинцы с тёмными волосами, смуглой кожей и печальными глазами. Его народ.

Глупые люди, которые пришли сюда, чтобы опустошить ларцы, сделав ставки на верблюдов.

С пренебрежительным вздохом Насир взглянул на шатры.

«Где же он?»

В поисках конфеты, оставшейся с прошлой ночи, Насир запустил руку в карман, да только вместо сладости нащупал прохладную круглую поверхность. Большим пальцем он погладил плоскую мозаику из верблюжьей кости. В одеждах Насира хранились солнечные часы, тусклые от старости, лазурные от окисла; стекло их давно треснуло. Когда-то они блестели на ладони султанши…

«Не время для воспоминаний, болван».

Насир, вздрогнув от эха отцовского голоса, вытащил мятую обёртку с финиковой конфетой.

При помощи маленьких радостей, как, например, отложенная на потом конфета или старые часы из прошлого, Насир напоминал себе о человеческих слабостях.

«Куда пропал треклятый мальчишка?»

К тому времени верблюдов уже вели в сторону арены, а Насиру следовало спуститься до того, как толпа станет непроходимой. Он нетерпеливо барабанил по камню, окутывая пальцы кремовой пылью.

«Я порву на куски этого…»

Неожиданно раздался скрип, и люк открылся. Насир повернулся к источнику шума. Спустя миг на крышу поднялся мальчик с острыми локтями. Барханный котёнок приветственно замяукал и принялся тереться о грязные ноги.

– Гляжу, ты не торопился. – Насир приподнял бровь.

– Я… Не серчайте, прошу. Фавда-эфенди меня не пускал.

Смуглая кожа мальчика-слуги была измазана грязью. Владельца Дар-аль-Фавды не считали уважаемым человеком, но раз мальчику вздумалось удостоить его титула эфенди, значит, так тому и быть.

– Всё готово, господин, – заверил мальчишка, как будто открыть тайну, где найти нужного Насиру человека, было грандиозной задачей.

Насиру понравилось, что мальчик не боялся разговоров. Страшился ли слуга самого Насира? Вероятно. Но разговаривать с ним не трусил.

Насир подыграл ребёнку, чуть кивнув.

– Благодарю тебя.

В ответ на благодарность мальчик выразил непомерное изумление, и, пока гордость раздувала его маленькую грудь, Насир любезно протянул финиковую конфету. Ахнув от удивления, юнец с потрескавшимися губами осторожно потянулся пальцами и с очевидным напряжением развернул восковую обёртку. Когда ребёнок слизнул сахар с грязных пальцев, у Насира сжался живот.

Всё, что ему доводилось видеть раньше, не выходило за рамки крови, слёз и тьмы. Но теперь… Надежда в глазах мальчишки; грязь на его лице; выступающие кости…

– Вы не могли бы… оказать ещё одну милость?

Насир моргнул, не веря ушам. Никогда прежде он не слышал, чтобы кто-то просил его о милости.

– Дети – рабы этих гонок, – осмелился мальчик. – Вы можете дать им свободу?

Насир бросил взгляд на вади, на детей.

– Не погибнут в гонках, так умрут в другом месте, – безразлично ответил он.

– Вы это не всерьёз, – заявил мальчик после долгой паузы.

С удивлением Насир обнаружил вспыхнувший в тёмных глазах гнев.

«И пусть сей огонь никогда не потухнет».

– Спасения ждут лишь герои-глупцы. Угощайся, ребёнок, и не думай ни о чём.

Своему же совету Насиру стоило последовать ещё много лет назад. Он повернулся, не сказав больше ни слова, и спрыгнул с крыши на землю.

Рядом слонялись стражники, одетые в шальвары и чёрные тюрбаны. Старшие из них носили простые таубы[10] до щиколоток и щеголяли густыми усами. Насир никогда не понимал столь ужасной моды на усы без бороды, зато эти вояки решили, что чем длиннее, тем лучше.

Недолго подождав в тени финиковой пальмы, Насир пригнул голову и слился с группой пьяниц, держащих путь на скачки. Они прошли мимо букмекеров, сидящих на низких стульях, и болельщиков, проклинающих заработанные гроши, которые ради азарта недолговечной игры пустили на ветер.

Лёгким шагом верблюды двигались в сторону вади. Дети в пыльных шальварах не отставали. Пальцы Насира дёрнулись, когда мужчина внезапно ударил мальчика кнутом. Пока из обиженных глаз струились слёзы, ребёнок потирал покрасневшее плечо.

Только в Сарасине месть воспитывалась с самого рождения.

Очень немногие возражали против участия детей в скачках, ведь чем легче всадник, тем быстрее верблюд. Поэтому жестокость по отношению к детям неумолимо продолжалась. Кровь в жилах Насира начала закипать, однако он успокоил дрогнувшие пальцы.

Чудовища не несут обязательств перед невинными.

Как только его пьяные спутники наконец-то достигли толпы, Насир, стиснув зубы от зловония, ускользнул прочь. Он протискивался мимо ликующих людей, обходил стороной барханных котят и детей, ищущих объедки.

Наконец Насир добрался до шатров.

Те немногие, куда он заглядывал, оказались пусты. Внутри располагались традиционные места с подушками для частных переговоров или личных мероприятий. Но вдруг Насир заметил оставленный мальчиком красный платок. Он лежал на камне возле седьмого шатра.

Рука потянулась к сабле.

Насир не знал свою жертву. Человек мог быть молодым или же стоять на пороге естественной смерти. У него могли быть дети, которым предстоит смотреть в безжизненные глаза и взывать к душе, что никогда не вернётся.

У жертвы есть имя.

И оно нацарапано на спрятанном в карман клочке папируса.

Насир скользнул в шатёр. Бежевые стены придавали внутреннему убранству мрачный вид затерянной пещеры. В свете, струящемся сквозь прорехи в ткани, вихрилась пыль. На грязном от песка ковре всюду валялись свитки и книги, а над ними, склонившись и что-то выписывая при свете фонаря, сидел седовласый мужчина.

Гам и возгласы толпы усиливались. Скачки начались, перекликаясь с кряхтением верблюдов и криками детей.

Мужчина тёр бороду, бормоча что-то под нос.

Насир нередко задавался вопросом, почему он вдруг перестал сожалеть о людях, на убийство которых его посылали. В какой-то момент сердце прекратило воспринимать всю чудовищность деяний, и даже тьма, омывающая земли Аравии, не имела к тому причастия. Таков был выбор Насира.