Нед больше не появляется при дворе. Мне повезло избежать брака с юношей, который пусть и обладает самыми добрыми в мире глазами, но является лишившимся королевской милости сыном казненного предателя.

Благо и то, что я не позволила амбициям отца вторгнуться в мои молитвы, хоть я и знаю, что все протестанты и каждая живая душа в Англии желали, чтобы я вышла замуж за короля и повела наше королевство к истинной вере. Правда, сам кузен подобных желаний не высказывал, король Эдуард, напротив, настаивал, что женится непременно на иностранке, но католическую принцессу он явно не потерпит. А из всех девушек протестантской веры я подхожу ему больше всего, потому что больше остальных предана вере, которую мы с ним разделяем, к тому же мы дружим с самого детства, и я – дочь принцессы крови. Что еще важнее, мой отец велел обучать меня риторике, королевскому умению, и я сама решила изучить арабский и иврит вместе с латынью и греческим. Если на меня падет выбор короны, то я буду к этому готова. Я жила с Екатериной Парр, и я знаю, что женщина может быть и ученым, и монархом.

На самом деле, я готова к этому призванию лучше, чем была готова она, вот только я не паду жертвой греха вожделения короны и власти, которую она дает.

Единокровные сестры короля не идут ни в какое сравнение со мной ни по тяге к наукам, ни по набожности. Жаль, что они не следуют моему примеру. Они прилагают все возможные усилия, чтобы сохранить свое положение при дворе и в глазах других людей, не заботясь о том, как видит их Господь. Никто из моих родственников не ведет праведной жизни, как я. Принцесса Мария – убежденная католичка, и одному Всевышнему известно, во что верит Елизавета. Две другие прямые наследницы, Мария Шотландская, тоже католичка, выращенная в греховной роскоши при французском дворе, и Маргарита Дуглас, дочь моей двоюродной бабки Маргариты, вышедшей замуж за шотландца, живет в укромном уголке в Йоркшире и, говорят, тоже придерживается католичества.

Ближе всего к трону стоит принцесса Мария, и нам приходится выказывать ей всяческое почтение, как бы мы ни относились к ее верованиям. Когда принцесса Мария въезжает в Лондон с огромным военным отрядом сопровождения, моя мать и жена Джона Дадли едут в ее свите. Кажется, что вся эта процессия затеивается исключительно для того, чтобы напомнить всем: она – наследница короля, а мы – ее ближайшие друзья.

И я, одна из всей нашей семьи, отказываюсь надевать нарядные одежды и ехать в ее свите. Я не собираюсь красоваться в богато украшенных накидках с капюшонами, но она присылает мне нарядные платья, словно стараясь купить мою родственную любовь. А я сказала ее фрейлине Энн Уортон, что мне невыносимо слышать, как такую тщеславную особу, как принцесса Елизавета, превозносят за то, что она одевается скромнее меня. Я вообще не ношу ничего, кроме самого простого платья.

В Англии есть только одна женщина-теолог королевской крови, одна достойная наследница реформ королевы Екатерины Парр, одна дева, способная повести за собой реформированную церковь, и это – я. Меня никто не увидит одетой более легкомысленно, чем Елизавета, и я никогда не пойду в свите сторонницы католицизма.

Так пришел конец моей сестринской любви к кузине. Я никогда не считала, что принцесса Мария действительно питала ко мне какие-то теплые чувства, раз я осквернила ее огромную хрустальную дароносицу, в которой лежали просвирки для причащения в ее часовне, спросив одну из фрейлин, зачем она склоняется перед ней в поклоне. Я намеревалась вступить в борьбу за ее душу, вовлечь ее в теологическую беседу, в результате которой она бы призналась, что как добрая католичка она действительно верит в то, что этот хлеб и есть тело Христово. Тогда бы я показала ей, что хлеб – всего лишь хлеб и что Иисус на Тайной вечере потчевал своих учеников всего лишь хлебом, самым обыкновенным, приглашая их к молитве за Него. Он не говорил о том, что хлеб был Его телом. Он говорил не в буквальном смысле. Это же ясно любому, даже глупцу!

Я предвкушала эту беседу как весьма интересную и способную привести заблудшую душу к пониманию духовной истины, но, к сожалению, она ответила мне совершенно не так, как я рассчитывала. Она сначала помедлила, затем сказала, что просто кланяется нашему Творцу. Вот уже бессмысленный ответ!

– Но как? – вопросила я в негодовании. – Как он может быть нашим Творцом, если вот это – творение рук пекаря?

У меня получилось вовсе не то, что я намеревалась сказать, и Господу придется меня простить за то, что мне не удалось устроить теологический диспут. В моей спальне и в часовне в Бьюли они мне удавались намного лучше. Наверное, так случилось потому, что дьявол защищает своих слуг, а эта Энн Уортон точно находилась под его мохнатым копытом.

Я отправилась в свою комнату, чтобы прорепетировать свою речь перед зеркалом. Я смотрела на свое бледное лицо, бронзовые волосы, мелкие черты лица и крохотные веснушки, покрывавшие нос, которые, по моему глубочайшему убеждению, портили всю мою утонченную красоту. Моя кожа была бы подобна фарфору, если бы не английская весна, которая обсыпала мое лицо этими рыжими точками, словно пыльцой ивы. Как же я была убедительна, когда вступала в битву за бессмертную душу, ведя дебаты за обе стороны! Я сияла словно ангел, ходатайствующий за душу воображаемой Энн Уортон и спасающий ее. Вот только настоящую Энн мне так и не удалось ни в чем переубедить.

Я нахожу, что людей вообще весьма сложно обратить в веру, потому как они крайне глупы. Извлечение грешников из греха к праведности – и вовсе труд непосильный.

Я отрепетировала еще несколько реплик, и в зеркале я была таким же ловцом душ, как проповедник. Правда, пока я тренировалась, Энн Уортон отправилась к принцессе Марии и рассказала ей о нашем разговоре, слово в слово, поэтому принцесса узнала, что я решительно противостою ее верованиям, что было неприятно, потому как до этого момента она всегда была ко мне добра и снисходительна. Теперь же она охладела ко мне из-за моих убеждений, которые она считала ошибочными. Это моя-то выдающаяся вера ошибочна?! Придется мне простить ей и это прегрешение.

Конечно же, она сама не простит мне инакомыслия и не забудет о нем, поэтому я чувствую себя крайне неуютно, сопровождая мать. Ну, если на то пошло, то положение принцессы Елизаветы было еще хуже моего. Она не может даже показаться при дворе из-за немилости, в которую впала из-за Томаса Сеймура. Будь я на ее месте, то сгорала бы от стыда. Всем кругом известно, что она была его любовницей. А после смерти жены он и вовсе признался, что собирался жениться на Елизавете, чтобы добиться короны.

Господи, сохрани Англию от невоздержанных женщин, таких, как Елизавета! И храни Господь от королевы-католички, как Мария! Помилуй, Господи, нашу страну, если Эдуард умрет, не оставив после себя наследника мужского пола, и нам придется выбирать между католичкой, ветреницей, французской принцессой или моей матерью!

Принцесса Мария не задерживается надолго: двор ее брата сейчас не самое веселое место. У кузена, короля Эдуарда, начался непроходящий кашель. Я слышу, как свистит и хрипит у него в груди, когда сижу рядом с ним и читаю ему Платона, философа, труды которого мы оба любим. Он очень быстро устает, и ему приходится то и дело делать перерывы на отдых. Я замечаю, как отец прячет улыбку, увидев, что я читаю греческую философию королю Англии, но всем остальным есть дело только до того, как плохо выглядит Эдуард.