это был какой-то другой уровень непостижимого. «Что ещё, во имя Мэри Поппинс, за "карусельное мошенничество"?» – думала она. Видимо, кто-то в парке аттракционов пытается выдать круговое движение за карусель.

– Скоро закончу, Мильтон, – ответила мама таким странным голосом, что Орешек её даже не узнала. – Надо только перечитать его ещё раз вечером.

– Ага! А кто это у нас тут? – Человек повернул голову к Орешку, и на его зализанных назад напомаженных благоухающих волосах заплясали отблески огоньков от люстры из «Игры престолов». Бледными серыми глазами человек оглядел её с ног до головы.

– Ой… Это моя дочь, Оре… э-э, Пернилла. Пернилла, это Мильтон Стоун. Мой шеф.

Орешек знала всё про Мильтона Стоуна. Знала, что двадцать лет назад они с мамой вместе учились в университете. Знала, что оба они изучали математику. Она даже подозревала, что он вынашивал планы на романтические отношения с мамой, пока на горизонте не появился папа. С чего бы ещё он стал звать её «дорогая»? От одной мысли, что так могло случиться, ей сделалось дурно.

– Пернилла? Прекрасное имя. – Его тонкий голос был таким же маслянистым, как и волосы. – И ты, я вижу, рисуешь в одном из наших фирменных блокнотов. В художники метишь, да?

– Типа того, – буркнула Орешек. Её всё ещё трясло – из-за того, что он называл маму «дорогая» и из-за всей этой ерунды с «Перниллой».

– Сбегаю принесу распечатки отчёта, – сказала мама, выбегая из кабинета к одному из стеклянных кубов в коридоре.

Стоун мельком взглянул на Нерис, которая что-то сосредоточенно черкала на очередном жёлтом квадратике, и вновь повернулся к Орешку. Он выдернул блокнот у неё из рук, вырвал лист бумаги, на котором она рисовала, скомкал и выбросил в корзину.

– Деточка, я прошу тебя впредь не переводить бумагу в моих блокнотах своими бесчисленными каракулями, – прорычал он. – Бумага, знаешь ли, не растёт на деревьях! А эти блокноты нужны моей фирме для настоящей работы.

Мама вернулась в кабинет, и Стоун мгновенно переменился.

– Очаровательная девочка, Трейси. Совершенно очаровательная. А какие яркие рыжие волосы! Поразительно.

– Э-э… – смотрела с изумлением мама, – очень приятно слышать. Оре… э-э, Пернилла, скажи спасибо мистеру Стоуну!

Но Орешек молчала – её опять затрясло, уже из-за второй «Перниллы».

– Пернилла! Что надо сказать?.. – прошипела мама.

– Спасибо, – пробормотала она в ответ.

– Не за что, – осклабился Стоун. – Не за что. Трейси, я буду с нетерпением ждать отчёт у себя на столе завтра в девять утра. Огромное спасибо, дорогая!

И с этими словами он вышел из кабинета и уверенно пошагал прочь по стеклянному коридору.

Орешек смотрела ему вслед.

– Вообще-то, – прошептала она, – бумага растёт именно на деревьях.

8. Лео

– Приехали, мадам.

– Спасибо, Хэммонд. Не хотите заглянуть на чашечку чая?

– Очень мило с вашей стороны, мадам, но надо вернуться в офис, отвезти домой мистера Стоуна. – Глубокий голос Хэммонда звучал тепло и успокаивающе. – Рано или поздно он закончит работу, не пройдёт, надеюсь, и четырёх часов, и мне надо быть наготове и ждать, а не то… хм… сами знаете…

Хэммонд провёл рукой, будто перерезая горло.

– Да. Конечно. Спасибо, что подвезли.

– К вашим услугам, мадам. И очень рад познакомиться с вами, юная мисс.

– И я с вами, – улыбнулась в ответ Орешек.

Семья Джонс жила в доме номер 80 на Мелодия-роуд пятнадцать лет. Это был ничем не примечательный викторианский дом среднего размера, и единственное, что отличало его от ряда других таких же домов на их улице, – это ярко-жёлтая дверь и выкрашенные ей в цвет оконные рамы. Мама с Орешком прошли по дорожке, выложенной чёрно-белой плиткой, и поднялись на крыльцо.

– Мы дома! – крикнула мама, как только они вошли в коридор. – Всё хорошо?

– Всё прекрасно, – ответил откуда-то из глубины дома низкий безжизненный голос.

Это был Лео, старший брат Орешка.

Лео уже исполнилось шестнадцать, и он, так же как мама, обожал математику. Особенно ту, что называлась чистая математика. Орешек воображала себе, что это как обычная математика, только ещё больше математическая. Математика в квадрате. Лео мечтал, когда вырастет, стать математиком-теоретиком.

Когда Орешек спросила у него, кто такие математики-теоретики, он радостно просиял и сказал ей:

– Ну, это такие люди, которые пытаются найти ответы на математические вопросы, на которые ещё никто никогда не сумел ответить.

– И зачем людям тратить на это время? – удивилась Орешек. – Я бы просто спросила учителя!

– Ха! Ты, голова (Орешек очень любила, когда он называл её так), хочешь верь, хочешь нет, только есть вопросы, на которые даже учителя не знают ответа. На самом деле математикам-теоретикам иногда приходится уделять больше времени прежде всего тому, чтобы сформулировать вопрос, а не тому, чтоб отыскать ответ.

– Так, ты меня пугаешь…

– Ха! Нет, это правда очень интересно. И можно найти кучу способов, как применить это в жизни. Вот, скажем, врачу надо выяснить скорость, с которой будет распространяться определённое заболевание, или инженеру понадобится узнать, как научить плавать определённый тип кораблей. А я мог бы всё это для них рассчитать – придумать какое-то совершенно новое уравнение.

– То есть если ты скажешь им, сколько будет шестью семь, то сможешь отправить корабль в Тимбукту? Тебе видней, Пифагор.

Так они могли дразнить друг друга часами, иной раз сопровождая подшучивания борьбой и всякий раз хохотом.

Теперь же Лео почти не смеялся. С тех самых пор, как ушёл папа. Сказать по правде, за последний год он изменился до неузнаваемости и уже не был тем весёлым и острым на язык братом, которого так обожала Орешек. На лице у него застыло выражение бесконечной озабоченности, и он почти полностью отгородился от семьи. Почти всё своё время он проводил один у себя в комнате или где-нибудь с друзьями.

Орешек не могла даже припомнить, когда он в последний раз называл её головой.

9. Лялябет

– ОРРРРРРЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕШЕЕЕЕЕЕЕЕЕК!

Крик начался в гостиной и, постепенно приближаясь, окончился в коридоре.

– ЛЯЛЯ-БЕТ! – прокричала в ответ Орешек, хватая радостную младшую сестру в объятия. – Ну, какие приключения были сегодня?

Привычка раздавать прозвища сидела у семейства Джонс в генах. Самая младшая в их семье родилась всего лишь пять лет назад. Родители назвали её Элизабет Мэй. Элизабет заговорила необычайно рано – своё первое слово («брюки») она произнесла, когда ей не исполнилось даже года, но вот выговорить собственное имя оказалось для неё бесконечной пыткой. В лучшем случае ей удавалось сказать «Лилибет». Со временем (и не без помощи