от тебя, да? Как пить перестал.

— А дело говоришь… — Асуня задумался так, что из-за оттопыренной щеки даже вывалился кусок хлеба. — Энто ж, и правда, то как и друзья-то, коли ежели не пьёшь и не друзья-то вовсе? Эх, Кай! Хороший ты. Уж спасибо. Кто ещё со мной-то трезвым да бабопроклятым харчи-то разделил?

Друг пожал плечами, подкинул в костерок ветвей и принялся доедать. Прожевав достал из сумки флягу, глотнул и уже было хотел передать Асуне, но в последний момент как-то сморщился и убрал руку с флягой назад.

— Н-да-а-а… — протянул он. Потом почесал щёку, порылся в сумке ещё и выудил кружку.

— Асуня, — окликнул он.

— Чаво?

— А там вон бревно лежит. Вон-вон, у дуба. Притащи-ка его, а то ветки прогорают быстро, а его до утра хватит.

— И то дело, — согласился парень, встал и отправился за добычей. Вздрогнул от звука, будто кто кипятка в костёр ливанул, но, обернувшись, увидел лишь опадающее облачко и по-прежнему яркий огонь.

Когда притащил бревно, увидел что с его стороны у углей стоит кружка с травяным лирэном.

— Откудова? — удивился он, а эльф по-доброму улыбнулся и сказал:

— Так вина тебе нельзя, вот, достал из запасов — пей.

— А воды где взял? — продолжая морщить лоб, спросил Асуня.

— Да была в запасе, не бойся. Тебе хватит, а завтра мимо речки идти будем — наберём.

— Ты чаво же, прям из речки-то и пьёшь? — всплеснул руками Асуня. — Так животом маяться будешь, выдумал ещё-то!

— Кипячёная вода, Асуня, — ответил друг, раздув ноздри. Но потом внезапно чуть откинулся и вздохнул. — Но спасибо за совет, учту. Больше из реки пить не буду.

И улыбнулся. Асуня чуть смущённо дёрнул плечами, почесал нос и взял кружку за ручку через тряпку, что ему передал друг.

— Эх, хорошо! — сказал он, допив горячий чай.

Эльф чуть двинул головой, но лицо выглядело умиротворённым. Они чуть помолчали. О чём думал друг, Асуня не знал, а сам он смотрел на проглядывающее через кроны небо, на пробегающие тучки, в этот раз без седалищ, и мерцающие между ними звёзды. А ведь раньше он на них ежели и смотрел, то на плетне вися, когда до дому сил добрести не было. А сейчас, как в детстве почти.

— Слушай, Кай!

— М?

— А научи меня косы плести.

— Что? — фыркнул собеседник, но Асуня, глядя в небо, продолжил:

— Та чаво? Я ж, коли баба, то надыть. К нам городские заглядывають бывает, так у мужиков, как у баб, волосья до спины видал! У нас-то в деревне с бабскими волосами только ить бабы ходют, так мне ж таперича тоже знать надо. Как оно это.

Кайлиэль смерил его взглядом, вздохнул и сказал:

— Волосы не от пола длиннеют, а от предпочтения хозяина… — но тут же встряхнулся, в который раз медленно и терпеливо вздохнув, — Рано пока тебе. Косы отрастут — тогда. Не на чем плести ещё.

И он указал Асуне на голову, где в свете костра торчали светлые свалявшиеся лохмы, что не раз за последние сутки были дёрганы да мусолены.

— Дело говоришь, — опустил взгляд Асуня. — Эй, Кай?

— Чего?

— А этыть? Бабою… Мож не так уж и худо-то, а? — Эльф поднял бровь, но не отвечал, ожидая продолжения. — Ну а чево? Сидишь, пряжу ведёшь, мешки таскать не надо, драться. Ну пригожесть-то блюсти, косы те же, платья носить. У нас же чаво? Коли не кинул дальше всех чурбак, то всё — не видать тебе почёту. А бабам и кидать ничё не надыть. Их никто судить-то и не будет за слабость.

— А ты хочешь быть слабым? — склонив голову на бок, спросил эльф.

— Та кто ж хочет-то? — всплеснул руками Асуня. — Та не в том-то дело-то, Кай. Не хочу быть самым сильным, а таким вот быть хочу. Чтобы чурбак-то бросить, да неважно чтобы было, докудова кинул.

— А что тебе мешает сейчас? — деликатно спросил друг.

— Дык засмеют же ж! — опустил взгляд на него парень. — Я, вон, как-то тачку поднял да ветры пусти с натуги, меня с неделю ещё со всех углов энто самое! — и Асуня сжал губы и резко выпустил сквозь них воздух так, что аж слюни полетели.

Кайлиэль отпрянул, будто они через костёр долететь могли, но усмехнулся.

— Вон, — сник Асуня, — и ты смеёшься…

— Не над тобой, — примирительно качнул головой друг. — И не смеюсь, а так… Иногда так мило со стороны кажется, все эти деревенские… — и он поднял руки, как-то неопределённо поводя ими, будто указывая на все деревни мира. — Колорит. Есть такое слово.

— Не слышал, — замотал головой Асуня. — Да и ладно, что не смеёшься, то спасибо.

Они опять помолчали. В воздухе противно зазвенел комар, эльф поморщился и поднял руку, чтобы щёлкнуть пальцами, но остановился, вновь взглянув на спутника, что сидел, подперев щёку и глядя в огонь, и по-простому прибил комара ладонью.

— А ты сам-то хотел бы бабою быть? — спросил Асуня. — Тебе б сподручнее было. С косами такими. Да и стан у тебя девичий-то, он — отощавший какой, дажить, энто, бороды не растёт!

Кайлиэль поднял брови и медленно принял оглядывать обступавшие поляну стволы деревьев. В ровном дыхании, что вырывалось из носа над сжатыми губами, слышалось что-то, что у отца бывало, когда мамка ему на макушку опять приседала с распеканиями.

— Ты энтыть… — понуро сказал Асуня, — не хотел обидеть-то, прости, Кай. Ну что уж сделать, коли такой-то родился? У нас вон, тожить, энтот… Дядь Мерак — тощий, што щепка! Веслом перешибить можна! Дык мёд только у него-то вкусный на всю деревню! С Баталона даж видел, как приезжают к нему-то! А как Жорвель на него полез разок, дык тот улей открыл, ох и бежали мы! Так что ты энтово… ну не серчай, а?

— Да не серчаю я, — примирительно сказал эльф, вновь взглянув на друга. — Ты сам-то хотел бы женщиной родиться? В вашей деревне?

Лоб Асуни в который раз за вечер собрался гармошкой. Затем разгладился, а после собрался опять.