— Фу-у-уф, — выдохнул так, словно гору с плеч свалил.

— Устали, батюшка? — спросил участливо Петр Семенович.

— Не то слово, сынок. Ухрюпался вусмерть.

— Надо было отказаться, все-таки годы…

— Ты что, Петя? В своем уме? Она ж меня тогда с потрохами съест. Скажет: Анне, мол, служил, а мне не хочешь. Нам, брат, с тобой надо в нитку вытягиваться, чтоб заслужить ее благосклонность. Не то что энтим гвардейцам.

— Каким?

— Ну которые в ту ночь пошли за ней и арестовали Анну Леопольдовну, Миниха и прочих. У нее они теперь все в великом фаворе, и названа рота уж не лейб-гвардия, а лейб-компания. Все повышены в званиях, все награждены деньгами, деревнями, но самое ужасное — им позволено то, что другим возбраняется. Свободно бродят по дворцу, везде носы суют, берут что хотят. А она их своими детьми зовет. Кошмар. Вот еще многодетная мамаша выискалась на нашу голову. Объявила себя капитаном этой самой лейб-кампании. — Граф умолк, покосился на дверь. — Петя, взгляни, там никто не подслушивает.

— Да не должно.

— А ты взгляни, взгляни.

Петр Семенович прошел к двери, приоткрыл, выглянул.

— Никого нет. Вы, поди, голодны, батюшка?

— А черт его знает. Хватаю, как пес, на бегу, то там то тут… Вели принести квасу да тройку-другую расстегайчиков.

Когда лакей, принесший на подносе кувшин с квасом и тарелку с расстегаями, ушел, прикрыв неслышно дверь, старик, отпив прямо из кувшина, продолжал:

— Ныне, Петь, я тут у тебя переночую. Хоть высплюсь. Дома чуть свет являются ко мне посыльные, то из Сената, то от Курбатова, то от самой. На мне им свет клином сошелся. Тут еще новое дело, барон Корф привез из Голштинии ее племянника, сына Анны Петровны.

— Я слышал. Что уж он ей так занадобился?

— В наследники его прочит, не иначе. Анна Иоанновна престол-то отказала своему племяннику Ивану Антоновичу[13]. И где-то в душе Елизавета опасается этого дитяти, вот и запасается козырем — внуком Петра Великого.

— Ну, такой козырь перешибет Ивана Антоновича.

— Это как посмотреть, Петя.

— Что смотреть? Перед наследником Петра Великого кто ж устоит?

— Э-э, тут такая закавыка, сынок. Анна Петровна, выходя за герцога Голштинского, письменно, заметь, письменно, отказалась за себя и свое потомство от притязаний на российскую корону.

— Неужели?

— Да, да, сынок, и все это, между прочим, по настоянию самого Петра Великого.

— А ему-то для чего это было надо? Я слышал, он очень любил Анну.

— Любил. Уж вельми она умна была, не в пример Лизавете, несколько языков знала. Дело в том, что у Петра Великого тогда маленький сын был Петр Петрович. Прелестный мальчик, вылитый отец, ему-то Петр Алексеевич и отказал корону. И старшего сына Алексея заставил отказаться от наследства в пользу этого дитяти. А тот возьми да и помри, царство ему небесное.

— Получается, этот герцог не имеет прав на русский престол?

— Получается так, Петя. Но ты не вздумай где сказать об этом.

— Я ж не маленький, батюшка. И потом, я человек военный, мое дело оборонять отечество. А кто там на престоле, для нас дело десятое.

— Как сказать, Петенька, как сказать. Этот герцог лишь по крови внук Петра, а в сущности, чистейшей воды немец. По-русски ни в зуб ногой. Ни одного слова не знает. Мало того, он же и протестантской веры. Елизавета приставила к нему Симона Теодорского, чтоб хоть чему-то русскому научил мальчишку и приготовил к приятию православия. Встречаю Теодорского, спрашиваю: «Как успехи у принца?» А он машет рукой: «А-а, «моя стоить», «моя итить». Так в двух словах и осветил успехи принца его же словами. И более ни слова, сам, мол, решай, какого «кота в мешке» нам подбросили.

— М-да. Выходит, у Ивана Антоновича больше прав на престол?

— Выходит, так, Петя. И еще… Ты выгляни, никого там нет за дверью?

— Да нет же. У меня люди преданные.

— Все равно выгляни.

Пришлось Петру Семеновичу снова выглянуть за дверь.

— Никого.

— И еще, Петя, — заговорил, понизив голос почти до шепота, граф Салтыков. — Сама она тоже не имеет прав на корону. Да, да, сынок. Они же с Анной Петровной рождены вне брака, стало быть, незаконнорожденные. Петр Первый обвенчался с Екатериной лишь после рождения их. Вот ведь какая штука-то.

— М-да, — вздохнул Петр Семенович. — Не поэтому ли она так спешит с коронацией?

— Конечно. Возложит венец на голову в Успенском соборе, и уж ей не страшно то дитя будет. Мало того, заменит своим племянником. Мальчишке четырнадцать лет, едва вылез из экипажа, а она на него Андреевскую ленту водрузила. Вот бы отец-то увидел, у него Андрея Первозванного надо было заслужить великим трудом. Сам Петр Первый за бой его получил. А тут на тебе, на сопляка немчуренка повесили ни за хрен собачий.

Долго еще возмущался граф и гофмаршал Салтыков новой государыней. Петр Семенович сам принес отцу подушку, одеяло. Постелил на диване, уложил, успокоил:

— Ты уж устал, батюшка. Спи.

Но тот едва не обиделся:

— Что ты меня утолачиваешь[14]? Кому-то ж мне надо выговориться. А кому? Даже попу не скажешь. Донесет долгогривый. У сына хоть отведешь душу.

— Ну ладно, ладно, батюшка, — улыбнулся в темноте Петр Семенович. — Выговаривайся.

— У Анны-то Иоанновны, какая б она ни была, любовник один был — Бирон. А у Лизки сколько уж перебывало. Еще при Петре Втором затащила к себе в постель Сашку Бутурлина[15]. Петр, спасая честь юной тетки, отправил Бутурлина в Украину. А она, глядь, спуталась с двоюродным братцем Семкой Нарышкиным[16]. Того Петр Второй откомандировал в Париж. Но не долго девонька скучала, тут же с гвардейским солдатом Шубиным снюхалась. Этого уж Анна Иоанновна за длинный язык упекла в тюрьму, а оттуда на Камчатку выслала. Но тут уж Елизавета Петровна во вкус вошла. Не долго убивалась по милу дружку, оторвала себе красавца-баса из императорской капеллы Алешку Разумовского[17].