я во всём виноват, — подумалось ему. — Не обратил бы внимания на дурня, прошёл бы мимо, всё было бы в порядке. Впредь надо меньше копьё распускать».

— Болтуна больше нет, — сказал ползун. — Наши, те, кто уцелел, скоро вернутся, и на голой земле их стараниями, вырастет вкусный мошок. А там и Харизма поднимет голову и освободит руки. Тогда в мире не будет иного бога, кроме тебя.

— Я не хочу быть богом. Я сам по себе.

— Правильно! — подхватил ползун. — Нечего плодить всяческих богов. Пойду, скажу своим, что есть только Сам по себе.

Сам невесело усмехнулся.

Ползун уполз, а Сам сидел, рыхлил обушком своего орудия бесплодную землю и пристально вглядывался в тени, мерцавшие в глубине полупрозрачного тела Харизмы. Вот это, должно быть, согнутая в локте рука, лицо, спрятанное в ладонях, и волосы, когда-то пышные, а ныне выщипанные почти нацело.

Сам бессильно заскрипел зубами, которыми некогда перекусил конец мутовки. Но здесь и зубы не помогут. Конечно, Харизма не умрёт, она бессмертна, но что станет с её красотой, которую Сам не успел увидеть, и как простить себе такое издевательство над предвечной богиней?

— Сам, сам по себе! — раздался чуть в стороне слаженный, хотя почти беззвучный марш.

Ползуны дружными рядами шли на призыв своего новоявленного не бога.

— Скажите, — спросил Сам, — прежде, там, где жила Харизма, не было мошка, а было что-то зеленоватое. Не знаю, что бы это могло быть.

— Знаем, знаем! — зашелестели ползуны. — Это называется травка. Харизма хотела устроить садик, чтобы гулять в нём. Но лягух лягушек слопал всю травку, потому что он велик. Так он объявил на всю вселенную.

Жаль, что болтун не столкнулся с когтелапым чудищем, — мрачно подумал Сам. — Можно представить, как бы он прославлял себя:

— О, как я велик! Ни у кого в мире нет таких кровоточащих царапин!

Просто жаль, что болтун сгорел и больше не сможет хвастать.

— Скажите, — спросил Сам, а у вас получится вырастить здесь не огород со съедобным мошком, а садик с травкой, чтобы Харизма могла гулять? Сможете посадить такое?

— Посадим, посадим! — прозвучал ответ. — Мы лучшие садисты на свете!

Жизнь начинала налаживаться, при этом никого не пришлось протыкать копьём.

* * *

Прежде чем второй раз отправляться на небо, Сам аккуратно обустроил нижнюю вселенную. Проверил, что вулкан пемзит, как следует, прочистил копьём кратер и строго возбранил ползунам туда соваться. Расспросил любителей бродить в дальних краях, каких зверюгов и зверюжников видели они там. В неизведанных местах нашлось несколько когтелапых чудищ. Их Сам не рубил, а загнал к вулкану и свалил в самую огненную круговерть. Вонь дело привычное, можно и перетерпеть, а зубов и когтей в мире стало меньше. Предупредил, что если ещё найдутся когтелапые, к ним не приближаться, а ждать, когда Сам вернётся.

Казалось бы, как определить время спуска с третьего неба, но Сам потихоньку обучил своего первого знакомца умению вызвать Сама, где бы тот ни находился.

Сам даже хотел дать первому ползуну, который некогда кормил его вкусным мошком, собственное имя, какого прочие ползуны были лишены, но потом раздумал. Имя Кормилец чем-то напоминало неприятное слово жрец. К тому же, истинный кормилец, скорей всего, давно умер, а его место заняли дети, внуки, а то и правнуки. Это Саму чудится, что он действует быстро, а в действительности время крутится куда быстрее неповоротливого бога, даже если он отказался от этого звания.

Нет ничего проще, чем попасть туда, где уже был однажды. Небесный туман расстилается волнистой равниной. Здесь нет вулкана, не водятся когтелапые чудища. На болтунов, главное не обращать внимания, и тогда они не смогут вырасти. А так, на каждый третий шаг под ногой похрустывает: «Бог богов, царь царей, маркиз маркизов…» Да хоть граф графинов — не всё ли равно? Звякнет графин пару раз и замолкнет.

Местами словно шрамы рассекали небесный туман. Пустой земли на небе нет, а что такое пустой туман, не поймёшь, даже когда смотришь на него в упор. Сам догадывался, что это медленно зарастают следы огненной мутовки. Старых выгарей здесь было гораздо больше, чем в нижнем мире. Такие места Сам старался миновать побыстрее. Он широко шагал, с силой опирался на копьё, отмечающее остриём зенит. Если держать копьё правильно, можно ненароком проткнуть небо. В какой-то момент под ратовищем хрустнуло, и смутный говорок произнёс:

— Ух, как я получил по затылку! О, сколь я могуч!

Сам сплюнул и пошёл дальше. Сзади звучало:

— Я грандиозен! Гром небесный не смог причинить мне вреда, а сейчас само мироздание плюнуло и убралось вон, поскольку не могло со мной справиться. Нет никого круче меня!

Болтуны повторяли свою похвальбу не слово в слово, но различия были столь мизерны, что лишь смертные могли принимать их во внимание. Если же отбросить незначащие мелочи, то всё повторялось раз за разом. Сам поспешил уйти.

Расспрашивать дорогу и узнавать хоть что-то здесь было невозможно. Единственное, что указывало направление в этих скучных небесах, была обкушенная мутовка. Она била, куда её заблагорассудится, но всегда из одной точки. Туда и решил направиться Сам, хотя подозревал, что именно там его ждёт главная опасность.

Сам залёг на одной из выжженных площадок, закопался в случайно уцелевший мусор и принялся пережидать удары мутовки. Невесело было лежать под обстрелом, недаром второе название мутовки — веселка. Когда на него порой натыкались и пытались присосаться выжившие болтуны, Сам молча отпихивался ногами, не обращая внимания на гордый шепоток:

— Я верхолаз верхолазов! О, как высоко я воспарил над этим лежебокой! Только бог богов способен подняться так высоко!

«Тоже мне, монтажник-высотник», — пророчески подумал Сам, но вслух ничего не сказал. Пока слово не произнесено, оно ничего не значит, но попробуй объяви его во всеуслышание, никто не скажет, во что оно преобразуется. Легко заявить, что ты не бог, а мироздание вершит дело по-своему, так, словно ты бог богов.

Сам пнул несостоявшегося монтажника пяткой и, решив, что периодичность появления мутовки им достаточно изучена, храбро взлетел в зенит третьего неба. Тут мутовка или тот, кто ею владел, показали Саму, что самоуверенность редко доводит до добра. Мутовка, которой по всем расчётам пора спать, полыхнула запредельным сиянием, распалась на множество огненных полос и принялась сбивать своё масло, изо всего, что попадёт под горячую руку.

Сам метался, уклоняясь от разрядов веселки, уже не пытаясь подняться в высоту, а всего-лишь стараясь уцелеть, не быть сожжённым или наколотым на остриё. Ему казалось, что он летит всё выше, хотя на самом деле