Я перевела взгляд на казенную табличку, на которой убористым шрифтом давались сведения о героях, изображенных на фото. Сообщалось, что оба мои деда — Константин Кузнецов и Валерий Островский — погибли при исполнении задания в начале пятидесятых, подорвались на мине. В ту пору, спустя несколько лет после войны, Финский залив был еще опасным для судоходства местом. Григорий Руденко был ранен, но выжил. Краткая надпись под фотографией информировала, что впоследствии он дослужился до капитана первого ранга, участвовал в специальных морских операциях, был награжден орденами и медалями.

Я еле дождалась понедельника и почти бегом примчалась в техникум. Дядю Гришу я застала на кафедре. Он протирал влажной тряпочкой пыль с муляжа торпеды.

— Что, Петрова, пришла «хвосты» сдавать? — с обычной легкой усмешкой прохрипел он.

Сиплый голос военрука часто заглушался гулом нашей группы, но сейчас группы вокруг не было, я же от волнения тоже осипла:

— Григорий Миронович, я в воскресенье в Кронштадт ездила…

— И опять не выучила? — прервал он меня.

— Я обязательно выучу, но сейчас я про другое хочу спросить.

Капитан Руденко снял большие, в старомодной оправе очки и участливо посмотрел на меня.

— Григорий Миронович, я была в музее и видела вашу фотографию. Это ведь вы там с двумя матросами сняты?

Морщины на лице старого капитана внезапно разгладились, но тут же собрались в пучки лучей у глаз. Они подозрительно заблестели.

Я осторожно молчала. Дядя Гриша обстоятельно стал рассказывать об экипаже тральщика, где он начинал служить юнгой; о том, как они подорвались на мине, но он сам случайно выжил, а его друзья погибли. Все же я улучила момент, кратко обрисовала ситуацию и объяснила, зачем, собственно, я пришла.

Узнав, что оба его флотских дружка — мои деды, он укоризненно заметил:

— Ах, Катя, Катя. Такая крепкая морская косточка, такой род, и — полная безответственность.

Ни одного зачета с первого раза сдать не можешь.

Приятно, когда хвалят твою родословную, но я искала конкретного человека. Я без обиняков задала дяде Грише свой главный вопрос — где мне искать младшего Островского, моего отца. Дядя Гриша вновь начал издалека. Сказал, что династия Островских известна в Кронштадте. Ходила байка, что сам Петр I дал одному из первостроителей главного форта на острове это прозвище. Какой-то финский рыбак, абориген этих мест с труднопроизносимым именем, славно услужил царю и был им отмечен. Однако царю было не по чину ломать свой язык, и он прозвал услужливого финна островским парнем. Позднее, когда прозвища стали заменять фамилиями, в Кронштадте уже набралась целая улица Островских.

— А двух последних Островских я самолично знал.

Со старшим Валерием, как я уже говорил, служили вместе, царство ему небесное. А младший Валерка у меня в училище курсантом был в семидесятых. Я тогда там заведовал кафедрой. Способный был парень Валерка. Возможно, сейчас флотилией командует.

— А можно узнать где?

— Это не проблема. Приходи через недельку, я по своим каналам разузнаю. Значит, говоришь, он твоим отцом оказался. Интересно. Нину, Костину дочку, я тоже хорошо помню. — Мечтательная улыбка не сходила с помолодевшего лица Руденко. — Мы все, кронштадтские, друг друга знали. Городок маленький, все на виду. Жаль, конечно, что вы потерялись с отцом. Но жизнь такая штука… Значит, ты, Петрова, тоже по морской стезе пошла? Что ж, похвально.

Только подтянуться тебе надо, чтобы род не позорить.

* * *

С нетерпением я ждала сообщений о своем отце.

Мне было приятно слышать, что у моего отца хорошие способности. Жаль, я их не унаследовала.

Хотя, может, просто растеряла. В начальных классах я ведь хорошо училась. Через несколько дней Григорий Миронович Руденко сам подошел ко мне и протянул листок с адресом. Адрес был прост: в/ч № ХХХХ. Номер я сразу запомнила, но, по известной причине, раскрыть не могу.. Ни города, ни поселка в адресе не указывалось.

Я разочарованно выдохнула:

— А где это?

— Где — это другой вопрос. Ты пока напиши ему, а там и съездишь.

— Вы думаете, он меня пригласит?

— О приглашении не думай, — улыбнулся старый морской волк, весь ряд его зубов блестел металлическим блеском. Как многие моряки в отставке, он был толстый и добродушный. Зря мы над Руденко на уроках издевались, строили ему всякие козни. А если бы он был моим отцом? Но образ настоящего отца уже вырисовывался в моем воображении. Он был похож на молодого моряка Островского с музейного фото: русый чуб из-под бескозырки, широкая улыбка.

— Так вот, Катя, — строгим голосом сказал Руденко, — твое дело — сдать сессию нормально. Тогда ты поедешь на практику в Эстонию, на военно-морской полигон. Это и есть в/ч № ХХХХ.

Я обрадованно вертанулась на каблуке. Как здорово! Потом опустила голову. Места практики уже были распределены. Мне ее предстояло проходить на Адмиралтейском судостроительном заводе: глотать пыль на стапеле или задыхаться в заводской конторе. Стать в один миг отличницей я не смогу. «Спецы» мне выше трояков не вытянуть, занимайся хоть круглые сутки. Я взглянула на Руденко и неуверенно сказала:

— Я могу, конечно, диамат с истматом вызубрить, да что толку. Экзамены по специальности мне хорошо не сдать.

— Диамат и мат — оружие рабочего класса, — заговорщически подмигнул мне Руденко. — Ты учи усерднее, а мы нажмем на кое-какие кнопки.

Я усмехнулась про себя. Теперь, когда Горбачев начал гнать волну на прежние порядки, и наш отставник осмелел: озвучил бородатую присказку про марксистско-ленинскую философию. Но его откровенность вселила в меня веру, что Руденко хочет мне помочь.

В конце разговора Руденко по-отечески наставительно заметил:

— Только, Катя, ты там с ребятами водочкой не увлекайся. Другим-то ничего, а ты сама должна понимать: наследственность.

Выходит, он откуда-то знал, как бесславно погибла моя мать. Может, тоже встречался с ней на стороне?

Я поджала губы и наклонила голову, посмотрев на него исподлобья. «Набычилась», как говорила бабушка.

— А что, Островский — горький пьяница? — выпалила я. Когда я нервничала или сердилась, слова слетали с моих губ, как выстрелы из пулемета. Еще не хватало его нравоучений. Слава богу, не родитель. Еще минуту назад добрый старикан показался мне сейчас мерзкой занудой.

Руденко смутился и что-то промямлил в свое оправдание:

— Нет, я не знаю. Я давно о нем сведений не имел.

«Не знаешь, и молчал бы», — остывая, подумала я. Моя мимолетная досада так же быстро улеглась, как и вспыхнула.

Руденко помог мне, как и обещал. Я тоже выложилась в сессию, как могла. Даже однокурсники удивлялись, когда, я выходила с экзаменов с четверками.