папа уехал. Он отправился готовить нашу жизнь на новом месте. За три месяца нужно было сделать многое: получить и обставить квартиру до смешного нехитрым и небогатым скарбом (кровать, шкаф, тумбочка, кухонный стол и пара стульев – все), потом выбить газик, чтобы встретить жену с сыном на вокзале в Берлине, отвезти жену и сына, который не переносил качку и запах бензина, в новый дом (с десятком остановок, потому что малыша постоянно выворачивало наизнанку и никто с этим ничего не мог поделать). Я не помню, обрадовался ли, когда увидел папу на вокзале в Берлине. Не могу сказать даже, долго ли тянулись эти три месяца ожидания. Помню только то самое страшное утро в моем детстве, когда папа, который дал надежду на то, что возьмет меня с собой, утром исчез. Не взял и даже не попрощался. Я не виню его. Просто мне – тогда четырехлетнему мальчику – было очень больно. Мне до сих пор больно вспоминать то утро. И я стараюсь не вспоминать его.

Пожалуйста, в следующий раз возьми меня с собой. Я буду тихо сидеть, все три месяца. Я буду самым послушным и умным сыном. Пожалуйста! Возьми меня с собой. Я очень прошу.

ВДНХ как возмездие

Даже самые страшные трагедии, непоправимые, фатальные, «по-настоящему навсегдашные» в детстве, все же заканчиваются, причем гораздо раньше, чем можно было бы ожидать. Чудом пережив папин отъезд, уже на следующий день я наверняка играл в свои интересные, хоть и не очень разнообразные по сравнению с коллекцией сегодняшних (моих, например) детей игрушки. Конечно, играл.

Память мне подсовывает еще воспоминание о походе на ВДНХ с дядей Володей, что могло быть вполне и, скорее всего, являлось искуплением за ночь, которая разлучила меня с родным отцом.

На самом деле я подозреваю, что тот поход на ВДНХ случился в моей жизни существенно позже, уже в школе, но отчего бы не описать его здесь. В те времена профиль и содержание работы павильонов не менялись, знаете ли, десятилетиями, так что семидесятые или восьмидесятые – та же дружба народов, те же плохо приготовленные шашлыки и липкая сахарная вата, те же свиньи, трактора и золото статуй, – в любой день и год вы приходили поглазеть на достижения народного хозяйства и находили одно и то же.

ВДНХ, как и сейчас, могла похвастаться необъятными размерами. Едва сойдя с главной аллеи, вы рисковали заблудиться. Вокруг начиналось ветвление дорожек и тропинок, и вдруг внезапно возникала громада павильона, словно разбойник прячущегося и внезапно выскакивающего на прохожих из-за деревьев. Тут и там готовилась какая-то еда, и у каждой такой точки топталась очередь. В моем детстве всегда и почти за всем были очереди…

В тот день мы с дядей несколько часов мотались от одной промышленной достопримечательности к другой, и, утомившись довольно быстро от цифр с показателями надоев и урожаев, от блестящих выставочных комбайнов и совсем непонятных механизмов, душа моя возжелала чего-то простого, изначального, вечного. Например, овечек. Ну или свинок. Дядя как раз обмолвился, что на бескрайних выставочных просторах есть не только ракеты, но также и павильоны с животными. Ох, зря он мне рассказал об этом! Потому что следующие несколько часов, пока мозг дяди, и без того вскипавший на летней жаре, не испарился окончательно от моих стонов и причитаний, мы бродили по злополучной выставке в поисках злополучных «свинских» павильонов. Указателей в те времена было немного, карты территории не водилось, про спутниковую систему навигации даже фантасты еще не нафантазировали – и шутить не стану на эту тему. Я сначала мрачно, а под конец уже с откровенными громкими завываниями влачился вслед за дядей по тропам и аллеям. Редкие прохожие давали противоречивые ответы, часто взаимоисключающие. А свиней и баранов все не было…

В тот день я полностью взял реванш за то, что дядя позволил папе рано утром исчезнуть незамеченным. Конечно, я сделал это неумышленно, но месть моя оказалась изощренной и жестокой. Отказать мне в желании увидеть свинок дядя не мог, улизнуть, бросив меня, тоже – иначе пришлось бы объясняться с моей мамой. Даже нецензурно выразиться дядя остерегался: смысла я не понял бы, но мог запомнить слова и потом сослаться на первоисточник. Спасти его могло только чудесное появление свиней, потому что овечки, лошадки и прочие звери меня уже не устраивали.

Бедный мой дядя, ныне покойный… Сейчас я не помню даже, нашел ли ты тогда злосчастный павильон свиноводства с животинами по 400 с лишним килограмм, но сегодня, пользуясь авторским произволом, я спасу тебя. В конце концов, я же помню каких-то свиней, а значит, в тот день или десятью годами позже, но долгожданная встреча все-таки состоялась.

После этой истории вы, может быть, захотите узнать, водил ли я своих детей на ВДНХ? Не поверите, водил. Несмотря на мучительные поиски в далеких семидесятых и сомнительные события и непонятный статус территории в нулевых, я сохранил о главной выставке страны теплые воспоминания. А запах свинарника (а еще больше – овчарни) мне мил до сих пор.

Самое вкусное метро на земле

Было время, когда я точно знал, что помню события каждого дня своей жизни. Ну не совсем с грудного возраста, но когда уже научился говорить – определенно. Честно, мог легко вспомнить каждый день! А потом вдруг буфер переполнился – и все: старое стало стираться, а потом и не только старое, но и то, что мозг счел не очень важным или значимым. И когда память закончилась, я теперь уже тоже не могу вспомнить. Именно поэтому то, как я провел три месяца до отъезда в Германию, для меня теперь загадка. Многие события из более позднего периода просятся заполнить эту лакуну, но уверенности нет.

Так, я не знаю, было это со мной в те три месяца или позже, но я придумал игру в метро. Деревянная палка – обломок какого-то инструмента или игрушки со следами желтой краски – была для меня рычагом машиниста. Кабиной стала щель между стеной и креслом, а роль бесконечно уходящего вперед тоннеля, освещенного светом фар, исполняла стена в полуметре от меня. Я мог часами «гнать» по своему воображаемому бесконечному подземному пути, жужжа и брызгая слюной, иногда прерываясь, чтобы предупредить о закрытии дверей и объявить станции, какие мог припомнить. Не уверен, что в этот момент я мечтал об открытиях и путешествиях, ибо из головы у меня не шло одно – пластиковая обивка вагонов метро того времени. Своим видом пластик напоминал вафельку, и я был уверен – он ее не просто напоминает, это вафля и есть. Невероятно, сколько сладостей пошло на оформление метро! И я постоянно представлял, что вот все отвернутся, а я возьму да отковыряю себе кусочек этой вафельной обшивки. Сейчас эти вагоны тоже иногда попадаются, но уже как выставочные, показательные. Так вот, я и по сегодня вижу не пластик, а огромные площади свежеиспеченных кондитерских штампованных вафель.

Здравствуй, Германия!

Три месяца без папы все же пролетели. Наверняка для мамы они были полны суеты, надо же было как-то подготовить вещи к отправке. Пусть их было немного, но в речи взрослых иногда звучало слово «контейнер», которое в детском сознании было синонимом слова «вагон». Как-то шла коммуникация с папой. Связь явно была недешевой, звонки нечастыми, инструкции – сжатыми и по делу. Дни листались всё быстрее. Заказать билеты, оформить паспорта, упаковать вещи с собой. И вот он, день отъезда! Курица в газете, вареные яйца, хлеб – ничего необычного. Дорога до Германии займет два дня. Будет несколько границ. Ах как это все ново и удивительно!

Поезд. Он не может не нравиться, это всегда волшебное путешествие! Звон стаканов в подстаканниках, черный