Мужики, столпившиеся в собачьем загоне, орали на все лады. Кто кричал азартно: «Куси его!», кто-то был более конкретен: «Рви ему глотку!», кто-то просто ревел по-пароходному и топал ногами.

Вид крови заводил людей, наполнял их неистовством. Таких людей и в таком количестве Серый еще не видел. Питбуль уже почти перестал дергаться, из глотки у него тянуло желудочной вонью, от которой Серого выворачивало наизнанку, но он держался, продолжал стискивать зубы.

— Выпускай второго бойца! — проорал кто-то громко. — Бой с подменой!

Неожиданно сверху на Серого налетел тяжелый гладкий пес, ухватил зубами за затылок, будто грушу, стиснул челюсти. Так сильно стиснул, что у Серого перед глазами заплясали красные мухи. Но сжима своих челюстей он не ослабил.

Откуда взялся этот пес, из какой дыры выскочил? Вопрос этот можно было выплюнуть из себя вместе с кровью, но Серый продолжал додавливать питбультерьера, а новый пес, вдохновленный тем, что он свеж, как утренняя дыня, и сил у него полно, решил, в свою очередь, отправить на тот свет Серого.

Серый почувствовал, что сейчас задохнется, его добьет боль, сдавившая ему не только голову, но и тело, и само сердце, он захлебнется кровью своей собственной и кровью поверженного питбуля. Того питбультерьера, который сидит сверху и пытается прокусить ему череп, уже не достать.

Показалось Серому, что земля, уползает из-под него — вот-вот перевернется и тогда он сорвется и улетит в черную яму. Точнее, в глубокую могилу.

Продолжая сжимать челюсти, он приподнялся горбато, попробовал сбросить с себя тяжесть, но сидевший на нем пес лишь зарычал глухо, не отцепился. Серый выбил из ноздрей кровь и резко присел на задние лапы.

На этот раз налетчик, сидевший на нем, соскользнул и, ослабив сжим зубов, в следующее мгновение вцепился зубами в холку Серого.

Собачий бой продолжался и продолжался не по правилам — второго пса в этой драке не должно быть, но он появился. Орали, брызгались слюной, бесились, месили ногами землю люди, напирая на хлипкий заборчик, матерились, над площадкой носились вороны, каркали злобно, зорко следили за происходящим. Они хорошо понимали, что один из псов, — и это был Серый, — обречен. Осталось только дождаться, когда он испустит дух, а уж потом, когда его отволокут в кусты, они покажут, как надо разделывать добычу и превращать ее в аккуратные кучки помета…

Широков морщился словно бы от боли, от неожиданно возникшего внутреннего напряжения у него начала дергаться левая щека, чего раньше с ним не бывало — неужели у капитана-пограничника к старости лет начали сдавать нервы? Или же сдает сердце — ведь оно находится на левой стороне… Кто скажет?

Он видел хищных ворон, считавших Серого своей добычей, видел лица мужиков, бесновавшихся рядом, ему было больно — наверное, передавалась боль погибающего пса, иногда он поднимал глаза и смотрел вверх, в блеклое, обесцвеченное жарким днем небо и переводил взгляд на Серого и его убийц.

Пистолет бы ему — старенький привычный «макаров» с обоймой в восемь патронов, — девятый патрон обязательно должен был находиться в стволе, — он живо бы навел тут порядок, но вмешиваться было нельзя, без оружия орущие мужики просто-напросто растопчут его. Даже сделать замечание, что бой заканчивается не по правилам, было нельзя — на него тут же полезли бы с кулаками кричащие люди.

Конец боя был печальным для Серого — питбультерьеры, объединившие свои усилия, одолели его, пес был разодран, как обычный кусок мяса.

— Все, забирай свою дохлятину, — сказал устроитель боев хозяину Серого, демонстративно похлопал себя рупором по ноге, — отволоки куда-нибудь в яму… Мы с тобою квиты.

Похоже, мужик в засаленной шляпке задолжал этому карлику деньги и теперь расплачивался за свой долг Серым. Широков стиснул зубы. Промолчал, хотя надо было кричать.

— Ага, понял, не дурак, — сказал мужик устроителю бегов и, ухватив Серого за лапу — заднюю правую, которая еще не пропиталась кровью, с нее не капало, была почище, — поволок пса прочь из загона.

Вот тебе и плата за верность. Широков почувствовал, как у него перехватило горло. Он гулко сглотнул.

Мужик в шляпке выволок Серого за забор, громко хлопнул дощатой дверью — что он хотел выразить этим обозленным хлопком, было непонятно. Может, не он был должен деньги, а должны ему, либо пообещали дать больше «деревянных» за погубленного Серого, а дали меньше или же произошло что-то еще — не понять… Широков протиснулся сквозь толпу и выбрался на шумную базарную площадь.

Впрочем, по сравнению с загоном не такой уж и шумной она была — тут торговали рыбой шустрые скуластые бабки с древними татарскими лицами, молодайки предлагали разную домашнюю снедь (а вообще они могли торговать чем угодно даже марихуаной, это Широков знал по собственному опыту). Мужики цыганистого вида с загадочными темными глазами продавали дыни. У них было много дынь…

Дыни в последнее время на рынке появились диковинные, с округлыми рельефными вздутостями по всему телу, очень похожие на маковки шатров, которые раньше здесь любили расставлять степные ханы, были они сладкие и душистые — вывели их, говорят, в Дагестане, наряду с этими ханскими дынями продавали и «колхозницу». Только теперь знаменитая дыня почему-то называлась не «колхозница», а «бакинка», словно бы кто-то решил окончательно расправиться с нашим прошлым, со страной, которой не стало, и таблички теперь меняли не только на улицах и зданиях, но и на товарах потребления. Добрались и до дынь.

Хозяин Серого волок своего «верного друга» за угол базарной площади, пыхтел на ходу и обливался потом.

— Эй, приятель, — быстро догнав его, выкрикнул Широков. — Погоди-ка!

Мужик в шляпке, не останавливаясь, оглянулся с недоуменным видом. На земле от Серого оставался темный кровяной след.

— Подожди минутку! — Широков повысил голос.

На этот раз мужик остановился, развернулся к Широкову грудью, будто хотел задержать врага.

— Ну? — проговорил он угрюмо.

— Пес-то хоть живой? — спросил Широков, сунул руку в карман куртки, достал оттуда тысячерублевую зеленую кредитку. — Держи!

Мужик взял кредитку, недоуменно посмотрел на нее.

— А хрен его знает, живой или нет? — равнодушно проговорил он.

Широков нагнулся, приподнял у Серого окровавленное веко, заглянул в тускло засветившийся глаз. Глаз был живой. Широков чуть было не воскликнул: «Держись, друг, не умирай!» — но не воскликнул, вместо этого сказал лишь:

— Я забираю его у тебя.

— Давай еще тыщу и бери, — заявил мужик.

У Широкова что-то защемило в груди — денег у него и без того было кот наплакал, на счету находилась не то, чтобы каждая тысяча — находилась каждая пятидесятирублевка, но он, не колеблясь, достал