Поток айильцев продолжал изливаться из-за деревьев. Либо кто-то сильно обсчитался, либо к той первой группе успели присоединиться новые отряды. Уже более тысячи айильцев показалось из чащи, а поток все не иссякал. Пятнадцать сотен, и это еще не предел. Лан спрятал зрительную трубу обратно в чехол.

– Обнимем смерть, – пробормотал Букама. В его голосе звенела холодная сталь. Лан слышал, как другие Порубежники эхом повторили эти слова. Сам он произнес их лишь мысленно; этого было достаточно. Смерть рано или поздно приходит к каждому, и это редко случается тогда и там, где ожидаешь. Разумеется, некоторые умирают у себя в постели, но Лан, еще будучи мальчишкой, знал, что такая смерть ему не суждена.

Он спокойно перевел взгляд налево, а затем направо, оценивая цепь своих воинов. Салдэйцы и кандорцы, конечно же, стояли уверенно, но, что не могло не радовать, и в рядах доманийцев тоже не было заметно нервозности. Никто не оглядывался через плечо, выискивая пути к бегству. Не то чтобы Лан ожидал от них чего-то другого, тем более после того, как они два года бились бок о бок, но он всегда больше полагался на солдат родом из Пограничных Земель. Порубежники знали, что иногда приходится делать жестокий выбор. Это въелось им в плоть и кровь.

Из-за деревьев показались последние айильцы. В целом их оказалось около двух тысяч – число, которое меняло все и в то же время не меняло ничего. Двух тысяч Айил достаточно, чтобы справиться с его людьми, а потом сразиться с Эмаресом. Разве что, если на стороне Лана окажется удача самого Темного. Мысль об отступлении Лану в голову даже не пришла. Если Эмарес ударит, а наковальни не окажется на месте, тайренцев попросту перережут, но если он продержится до прихода Эмареса, то у молота с наковальней будет шанс убраться подобру-поздорову. Кроме того, он дал слово. Однако Лан не собирался бездарно погибать и не намерен был допускать напрасную гибель своих людей. Если к тому времени как Айил приблизятся на двести шагов, Эмареса не будет, он развернет свой отряд и попробует обойти колонну Айил, чтобы присоединиться к тайренцам. Лан вытащил меч из ножен и сжал его в опущенной руке. Теперь это был просто меч, в нем не было ничего, что привлекало бы глаз, ничего выдающегося. Никогда он не будет чем-то большим, чем просто меч. Но в нем заключалось прошлое Лана. И его будущее. Трубы на западе звучали почти бесперерывно.

Внезапно один из айильцев, шедший впереди колонны, поднял копье над головой и, не опуская его, сделал еще три шага. По этому сигналу вся колонна резко остановилась. От гребня их отделяло еще добрых пятьсот шагов – расстояние, значительно превышающее дальность выстрела из лука. Почему, Света ради? Как только айильцы остановились, задняя половина колонны развернулась лицом в ту сторону, откуда они пришли. Может быть, Айил просто осторожничают? Самая безопасная догадка: об Эмаресе они уже знают.

Вновь вытащив левой рукой зрительную трубу, Лан внимательно рассматривал Айил. Люди в переднем ряду поднимали к глазам руки, в которых были копья, вглядываясь во всадников на вершине хребта. В этом не было смысла. В любом случае они могли рассмотреть разве что темные силуэты на фоне восходящего солнца, возможно, гребень на шлеме. Не более. Айильцы, казалось, совещались. Один из возглавлявших колонну мужчин внезапно поднял над головой руку с копьем, и остальные повторили его жест. Лан опустил зрительную трубу. Теперь все айильцы смотрели вперед, и каждый держал над головой по копью. Ни разу в жизни Лан не видел ничего подобного.

Копья как одно опустились вниз, и Айил прокричали слово, которое разрезало тишину разделяющего противников пространства, заглушая отдаленные звуки труб:

– Аан’аллейн!

Лан обменялся с Букамой озадаченным взглядом. Это было Древнее Наречие – язык, на котором говорили в Эпоху Легенд и на протяжении столетий, предшествовавших Троллоковым Войнам. Самым удачным переводом из тех, что пришли в голову Лану, был «Единственный Одинокий». Но что это могло значить? С чего Айил вздумалось такое кричать?

– Они снова двигаются, – пробормотал Букама. Так оно и было.

Но двигались айильцы не к хребту. Повернув на север, колонна Айил вскоре опять перешла на быструю рысцу и, когда передние ряды уже миновали край гряды, начала снова заворачивать к востоку. Безумие за безумием. Это не обходной маневр – не могут же они обходить их только с одной стороны!

– Может быть, они возвращаются к себе в Пустыню, – предположил Каниэдрин. В его голосе слышалось разочарование. Со всех сторон посыпались насмешливые возгласы. Все придерживались мнения, что Айил ни за что не уйдут, пока их не перебьют всех до единого.

– Мы идем за ними? – тихо спросил Букама.

С мгновение помолчав, Лан покачал головой.

– Мы отыщем лорда Эмареса и обсудим с ним – крайне вежливо – молоты и наковальни, – ответил он. Кроме того, ему хотелось выяснить, что означали все эти трубы. День начался странно, и у Лана было ощущение, что его ждет еще немало странностей, прежде чем снова наступит ночь.

Несмотря на пламя, пылавшее в камине из зеленого мрамора, в приемной Амерлин было холодно. Морейн ежилась, и лишь плотно сжатая челюсть не давала зубам стучать. Разумеется, это уберегало и от зевков, которые в данном случае были бы крайне неуместны, хотя она и спала всего лишь полночи. Весьма удивительно, что укрывавшие стены красочные драпировки, на которых были запечатлены милые весенние сценки, разворачивающиеся на фоне цветущих садов и лужаек, еще не покрылись толстым слоем инея, а с резных карнизов не свисают сосульки. Камин находился в дальнем конце комнаты, и тепло до Морейн не доходило. К тому же рамы высоких окон, которые выходили на балкон, откуда открывался вид на личный садик Амерлин, недостаточно плотно прилегали к стрельчатым оконным проемам, и в щели просачивался морозный воздух. Стоило ветру снаружи подуть чуть сильнее, как ледяная струя впивалась Морейн в спину, безжалостно проникая под шерстяное платье. Те же пронизывающие сквозняки досаждали и ее ближайшей подруге, но, несмотря на то что Суан была тайренкой, она ни за что не показала бы, что ей холодно, даже если бы замерзала до смерти. В Солнечном Дворце в Кайриэне, где Морейн провела большую часть своей юности, зимой зачастую стоял не меньший мороз, но там ее никогда не заставляли торчать на ветру. От мраморных плит пола тоже веяло холодом, который просачивался сквозь узорчатый иллианский ковер и подметки туфель. Золотое кольцо Великого Змея на левой руке Морейн – змей, схвативший пастью собственный хвост, что символизировало бесконечность и непрерывность, а также связь посвященной с Башней, – казалось выточенным изо льда. Однако если Амерлин велела Принятой стоять в сторонке и не мешать, то Принятая обязана стоять там, где указала ей Амерлин, и постараться дрожать так, чтобы та этого не заметила. Но на самом деле холод был лишь меньшей из неприятностей: повсюду чувстовался тяжелый запах едкого дыма, который не могли рассеять даже мощные сквозняки. Этот дым шел не из печных труб – это горели деревни вокруг Тар Валона.

Стук зубов полностью занимал внимание Морейн, не давая ей думать об этом дыме. И о битве. Небо за окнами уже начало приобретать сероватый оттенок раннего утра. Вскоре бой возобновится, если это не случилось уже. Ей хотелось знать, как идет битва. Она имела право знать. В конце концов, эту войну начал ее дядя. Она, конечно, ни в коем случае не прощала Айил те разрушения, которые они учинили в Кайриэне – как в городе, так и в стране, – но она знала, кто главный виновник бедствий. Однако с тех пор как появились Айил, Принятым покидать территорию Башни было запрещено так же строго, как и послушницам. Мир за стенами перестал существовать для них.