href="ch2-76.xhtml#id91" class="a">[76]. На следующий день, 16 (29) ноября, выступавший в рейхстаге канцлер Г. Гертлинг подтвердил, что «готов вступить в переговоры, как только русское правительство направит специальных представителей»[77]. 17 (30) ноября на указанных условиях к переговорам согласилась присоединиться Австро-Венгрия[78].

Оставалось только удержать большевиков у власти до момента подписания соглашения. И Германия оказала большевикам помощь в трех направлениях: финансовом, дипломатическом и военном. Различными путями Германия финансировала большевистское правительство[79]. Она оказала давление на нейтральные страны, пытаясь заставить их признать большевиков в качестве законного правительства России[80]. Если при этом победы на дипломатическом фронте оказались незначительными, то во многом из-за противодействия Антанты[81].

Внутри страны немцы способствовали укреплению большевиков тем, что вступили с ними в переговоры как с равной стороной[82]; и, когда 4 (17) декабря 1917 г. корреспондент петроградской газеты «День» спросил в интервью у главы прибывшей в Петроград германской миссии графа Р. Кейзерлинка, собираются ли немцы оккупировать Петроград, граф ответил, что у немцев нет таких намерений в настоящее время, но что подобный акт может стать необходимостью в случае антибольшевистских выступлений в Петрограде[83].

Германия не хотела теперь иметь дело ни с кем, кроме большевиков, отказываясь от переговоров с другими социалистическими партиями, в частности с эсерами, поскольку считала, что, находясь в стадии переговоров с большевиками, завязывать отношения с другими политическими группировками России неуместно; к тому же после образования партии левых социалистов-революционеров (ПЛСР) В.М. Чернов утратил значительную часть своего политического влияния[84].

Поставив на большевиков, германское правительство рисковало и, безусловно, понимало это. В марте 1917 г. оно запросило мнение о большевиках Иосифа Колышко, бывшего заместителя министра финансов при графе Витте, жившего во время войны в Стокгольме и, как считалось, симпатизировавшего немцам. Колышко ответил:

«Они сегодня выступают за «мир любой ценой», и сегодня им все равно, что при этом Россия потеряет значительные территории. Но это настроение всего лишь предлог для укрепления мирного движения. Если социал-демократы придут к власти, они откажутся от лозунга «мир любой ценой» и вместе с английскими и французскими социал-демократами выдвинут требование: мир без аннексий. […] Однако может случиться и так, что социал-демократы придут к власти не по всей стране, что в некоторых районах образуется мощное противодействие и будут созданы собственные правительства. Тогда война на Востоке увязнет, и конца ей не будет. Неясно также, достаточно ли активно будет выступать за мир хотя бы одно правительство. Тот, кто желает скорейшего заключения мира, пусть не рассчитывает на то, что социал-демократическое правительство будет способствовать приближению этого момента».

Удивительно, но из всех пророчеств именно это выдержало испытание первого года русской революции: пришедшие к власти большевики немедленно и настойчиво заговорили о германской революции, а отнюдь не о мире[85]. Даже Ленин, инициатор сепаратного мира с Германией, публично на заседании ВЦИКа 10 (23) ноября отдал дань революционной фразе и сделал оговорку: «Наша партия не заявляла никогда, что она может дать немедленный мир. Она говорила, что даст немедленное предложение о мире и опубликует тайные договоры. И это сделано. […] Мы […] не заключаем перемирия […] – указывал Ленин, заключающий перемирие. – Мы не верим ни на каплю германскому генералитету»[86].

Не желая связывать себе руки в вопросе о войне и мире, большевистская фракция во ВЦИКе, располагавшая большинством голосов, провела резолюцию о том, что решения, связанные с заключением мира или перемирия, должны приниматься Советом народных комиссаров (в котором в тот момент были одни большевики), а не многопартийным ВЦИКом[87]. Но очевидно, что СНК получал право не только на заключение мира, но и на разрыв его. Тем более что планы революционной войны на Западе для ускорения мировой революции не покидали умы ведущих русских революционеров. Привычно стало считать, что за нее выступал Троцкий[88]. В этом вопросе он был поддержан и левыми эсерами[89], и меньшевиками-интернационалистами[90], и будущими левыми коммунистами[91], и даже «правыми» – противниками Октябрьского переворота – Л.Б. Каменевым[92] и Г.Е. Зиновьевым[93].

Лишь позиция Ленина была отличной уже в самые первые дни советской власти. 4(17) ноября на заседании ВЦИКа Ленин доказывал собравшимся, что революция на Западе разразится скоро: «Только слепой не может видеть того брожения, которым охвачены массы в Германии и на Западе […]. Пролетарские низы […] готовы отозваться на наш зов […]. Группа «Спартак» все интенсивнее развивает свою революционную пропаганду. Имя Либкнехта […] с каждым днем становится все популярней в Германии. Мы верим в революцию на Западе, мы знаем, что она неизбежна».

Ленин мог бы здесь остановиться, влившись в общий хор русских революционеров. Но для Ленина все вышесказанное было лишь данью революционной риторике ради основной части: «Но, конечно, нельзя по заказу ее создать. Разве мы в декабре прошлого года могли с точностью знать о грядущих февральских днях? Разве мы в сентябре знали достоверно о том, что через месяц революционная демократия в России совершит величайший в мире переворот? […] Пророчествовать о дне и часе этой грозы мы не могли. Ту же картину, что и у нас, мы видим сейчас в Германии»[94].

Уже через неделю после прихода к власти Ленин, вопреки всеобщему желанию форсировать германскую революцию, предлагал терпеливо ждать, пока она не разразится сама. В ответе на вопрос о причинах столь отличной позиции Ленина – ключ к пониманию всей его брестской политики. Но чтобы ответить на этот вопрос, необходимо внимательней ознакомиться с историей большевистско-германских отношений времен Первой мировой войны и первого года русской революции.

Ниже публикуются в переводе с немецкого и английского языков документы периода 1915 – 1918 гг., касающиеся взаимоотношений большевиков, меньшевиков и эсеров с германским правительством и его агентами, помогающие читателю ответить на этот важный исторический вопрос. В сборник включен также ряд материалов, относящихся к теме большевистско-германских отношений (разделы II – IV). Во всех разделах книги примечания, данные редактором-составителем этого сборника, обозначены как «Примеч. Ю. Ф.». Все остальные примечания сделаны публикаторами первоисточников. Везде, где это не оговорено особо, курсив принадлежит документу. Вставки в текстах документов и в цитатах, сделанные редактором-составителем, даны в квадратных скобках. Двойная датировка в круглых скобках, например 18 (31) августа 1907 г., указывает на старый и новый стиль календаря, поскольку до 1 февраля 1918 г. Россия жила по юлианскому календарю, который отставал на 13 дней от григорианского календаря, принятого в Европе. По умолчанию понятно,