Между ними стоял огромный стол. Нэнси ждала, что в каюте главным предметом мебели окажется постель — в форме лебедя, возможно, — однако «Марлин» была прогулочной яхтой. Каюта не тянула на сераль. Она наводила на непотребные мысли не больше, чем среднестатистическая столовая в Акроне, штат Огайо, году эдак в 1910-м.

На столе горела свеча. Там же стояли ведерко для льда, два стакана и бутылка шампанского. Шампанское было запрещено законом, как и героин.

Билли снял очки, смущенно улыбнулся и сказал:

— Добро пожаловать!

— Я ни на дюйм не сдвинусь с этой ступеньки.

Он не стал возражать.

— Ничего, ты и там очень красивая.

— И что мне полагается говорить? Что ты дьявольски обворожителен и я испытываю непреодолимое желание утонуть в твоих мужественных объятиях?

— Ну, если бы ты захотела меня осчастливить, это был бы прекрасный способ, — скромно ответил Билли.

— А о моем счастье ты подумал?

Вопрос как будто озадачил его.

— Нэнси… ведь ради него все это и задумано.

— А если твои представления о счастье не совпадают с моими?

— И каковы же, по-твоему, мои представления о счастье?

— Я не подумаю кидаться в твои объятия и пить этот яд не подумаю! По собственной воле я не сдвинусь с этого места! — убежденно воскликнула Нэнси. — Так что твои представления о счастье, по-видимому, сводятся к тому, чтобы кликнуть сюда восемь человек, велеть им распластать меня на столе, храбро приставить дуло к моему виску и сделать свое дело! Иначе тебе это не удастся, так что вперед, зови свою шайку, и покончим с этим!

Так он и поступил.

Билли не причинил ей боли. Он лишил ее девственности с таким хирургическим мастерством, что Нэнси пришла в ужас. А когда все закончилось, он отнюдь не выглядел надменным или гордым. Наоборот, Билли охватило страшное уныние, и он сказал Нэнси:

— Поверь, если бы был другой способ…

Она ответила на это ледяным взглядом — и безмолвными слезами унижения.

Его сообщники откинули койку, крепившуюся к стене, — она оказалась шириной чуть не с книжную полку и держалась на цепях. Нэнси позволила уложить себя на койку, и их с Билли вновь оставили наедине. Крупная и высокая, она чувствовала себя как контрабас на книжной полке — жалкой и глупой вещью. Ее укрыли колючим армейским одеялом. Она взяла один уголок и прикрыла им лицо.

По звукам Нэнси догадывалась, что делает Билли, — впрочем, он почти ничего не делал. Сидел за столом, иногда шмыгая носом, и листал книгу. Потом он закурил сигару, и под одеяло проник вонючий дым. Билли затянулся, и его тут же разбил приступ кашля.

Наконец кашель затих, и Нэнси презрительно сказала сквозь одеяло:

— О, ты такой сильный, такой властный, такой могучий! Наверное, хорошо быть таким здоровым и мужественным!

Билли только вздохнул.

— Я не такая, как вы, — сказала Нэнси. — Мне ни капельки не понравилось, это было ужасно, хуже некуда!

Билли шмыгнул и перевернул страницу.

— Наверно, все остальные женщины были в восторге, никак не могли насытиться?

— Не-а.

Она сняла с лица одеяло.

— Что значит «не-а»?

— Они все вели себя точно как ты.

От удивления Нэнси села и уставилась на Билли.

— И женщины, которые тебе сегодня помогали?..

— Да?

— Ты с ними так же обошелся?

Он ответил, даже не подняв головы:

— Ну да.

— Тогда почему они не убили тебя, а, наоборот, встали на твою сторону?

— Потому что все поняли, — ответил Билли. И мягко добавил: — Они мне благодарны.

Нэнси встала с койки, подошла к столу, оперлась на его край и наклонилась к Билли.

— Я тебе не благодарна! — прошипела она.

— Скоро будешь.

— Кто или что, позволь узнать, сотворит со мной это чудо?

— Время, — ответил Билли.

Он закрыл книгу и встал. Нэнси подивилась его мощному магнетизму: он вдруг снова стал хозяином положения.

— Нэнси… Через то, что ты пережила сегодня, раньше проходила каждая невеста — даже в семьях с самыми пуританскими нравами. Жених, правда, обходился без помощников, поскольку невеста обычно не хотела его изничтожить, но общий дух события почти ничем не отличался. Эту пижаму надел мой прапрадедушка в свою первую брачную ночь на водопаде Ниагара. Если верить его дневнику, невеста рыдала всю ночь, и ее дважды вырвало. Но со временем она стала большой любительницей плотских утех.

Пришел черед Нэнси отвечать гробовым молчанием. Она поняла, что он хочет сказать, и пришла в ужас при мысли, что сексуальное влечение может расти и расти, как бы отвратителен ни был первый опыт.

— Если ты отважишься подумать об этом, то поймешь: ты злишься, потому что я плохой любовник и на вид больше похож на смешную креветку. Теперь все твои мысли будут о достойном партнере, таком же красивом и статном, как ты. И ты найдешь его, поверь: высокого, сильного и нежного. Движение сорвиголов растет не по дням, а по часам.

— Но… — хотела возразить Нэнси и умолкла. Сквозь иллюминатор она увидела восходящее солнце.

— Что «но»?

— Мир погряз в этом хаосе именно из-за сорвиголов. Ты что, не понимаешь? Люди больше не могут позволить себе секс!

— Что ты, секс всегда можно себе позволить. Вот размножение надо прекращать, это да.

— Зачем тогда придумали законы?

— Это неправильные законы, — сказал Билли. — Если вспомнить историю, то люди, которые больше всего хотели властвовать, создавать законы, насаждать их и рассказывать остальным, как на самом деле всемогущий Господь устроил жизнь на Земле, — эти люди спускали себе и своим друзьям любые преступления. Но естественное влечение простых мужчин и женщин друг к другу отчего-то всегда внушало им ужас.

Почему это так, мне непонятно до сих пор. Хорошо бы кто-нибудь задал этот вопрос — в числе многих других — машинам. Но вот что я знаю наверняка: сегодня ужас и отвращение почти победили. Практически все женщины и мужчины на планете чувствуют себя никчемными уродинами. Единственную красоту мужчина видит в лице убивающей его женщины. Секс — это смерть. Вот оно, короткое и поистине страшное уравнение: секс равно смерть, что и требовалось доказать.

— Теперь ты понимаешь, Нэнси, — продолжал Билли, — что я провел эту ночь и много ей подобных в попытке вернуть хотя бы малую толику чистого удовольствия нашему миру, в котором почти не осталось удовольствий.

Нэнси сидела молча, склонив голову.

— Давай я расскажу тебе, что сделал мой дедушка на рассвете после брачной ночи, — сказал Билли.