Одиноко взбрехнула дворовая собака. За ней повторила ещё одна, залилась предупредительным звоном, вытравила злобный характер на черноту ночи. Лай становился настойчивее, яростнее. Сомнений не было: рядом с домом кто-то есть.

Проснувшись, Матрёна Захаровна толкнула мужа в бок:

– Слышь ли, собаки лают. Кто-то ходит…

– Слышу, чай, не глухой, – отозвался Никифор Иванович.

– Встань, поди, спроси, кому что надо. Может, опять вернулись…

– Вот те надо, иди и спрашивай! – сердито отозвался муж, накрывшись одеялом с головой.

Матрёна Захаровна притихла: если медведь, то сам уйдёт, а если человек, то докричится. Ей не хотелось вставать с тёплой постели, выходить во двор в прохладную ночь. Ждала, когда угомонятся собаки, но те и не думали об этом: наоборот, напирая к воротам, лохматые сторожи давали понять, что за заплотом кто-то есть.

– Степан! Слышь ли? – громче заговорила Матрёна Захаровна, призывая старшего сына.

За нетолстой, дощатой стеной послышалась возня. Невестка Анастасия перевернулась на другой бок, толкнула мужа, после чего до ушей матери долетел глухой, сонный бас:

– Чего еще, маманя?!

– Слышь, Стёпка, собаки битый час лают. Сходи на крыльцо, посмотри, хто там.

– Пусть Володька сходит, – нехотя отозвался тот и передал дальше: – Вовка! Подымайся! На двор сходи, собаки лают.

На втором этаже дома – тишина. Возможно, брат спал и не услышал просьбы, а может, не хотел подниматься вовсе. Так или иначе, пришлось вставать Степану, с недовольным кряхтением он вылез из-под тёплого бока жены и, шлёпая по полу, направился к выходу.

– Керосинку не зажигай, сначала так спроси, хто там… – напутствовала сына мать.

– Сам знаю, – отозвался Степан и скрипнул дверью в сенях.

Его не было долго. За это время лай псов усилился. Снаружи бухал голос Степана, который недолго кого-то о чём-то спрашивал, а потом вернулся назад, в избу.

– Хто там? – в тревоге спросила Матрёна Захаровна.

– Не знаю, – отозвался Степан в темноте, следуя к кадке с водой. – Кто-то пищит за воротами. То ли зверёныш, то ли детёныш.

– Во как! – соскакивая с кровати, рассердился на старшего сына Никифор Иванович. – Ты что же, определиться не можешь, кто голос подаёт?!

Отец зажёг лампаду, снял со стены ружьё, вышел на улицу. Залив в себя берестяной ковш воды, Степан последовал за ним.

Прохладная по-осеннему августовская ночь бодрит свежим воздухом. Гранёные горы очерчивают границу неба и земли. Притихшая, чёрная тайга сонно молчит. Где-то в стороне гудит, вращая мельничное колесо, густая вода. Впереди шумит быстрая река.

Несмотря на позднюю ночь, человеческий глаз хорошо определял всё, что находится вокруг. Мерцающие звезды давали достаточно света, чтобы рассмотреть дорогу за речкой, хлебные поля на угорье и большой кедр за насыпной дамбой.

У высоких ворот крутятся собаки. Сторожевые псы дают сигнал, что за оградой кто-то есть и, похоже, не зверь… Никифор Иванович и Степан друг за другом проследовали к воротам, остановились. Отец спросил:

– Кто там?!

Тишина. Однако собаки не отступаются, рвут доски, копают землю, пытаясь добраться до чужака. Мужчины постояли некоторое время, пожали плечами. Степан щёлкнул курком ружья, сурово заявил:

– А ну говори – кто?! А то щас враз картечь через доску отправлю!

В ответ – не то мышиный писк, не то лёгкий стон телёнка. Прислушались, родственники поняли, что плачет ребенок. Послышался робкий, захлёбывающийся слезами голосок:

– Не стреляйте, дядечка… Откройте, ради Христа! Это я…

– Кто это ты? – уже мягче переспросил Степан.

– Маша.

– Какая такая Маша? – переглянулись отец и сын. – Ты одна?

– Одна я… с собакой.

Степан передал Никифору ружьё, закрыл в пригон собак. Никифор Иванович открыл ворота:

– От-те раз!.. Ты чья же енто такая будешь? Что же это ты по ночам блудишь? А не ты ли сегодня нам в тайге встретилась? Уж не Михаила ли Прохорова дочка?

За вопросами и ответами все трое прошли в ограду. Степан запустил Разбоя. Никифор Иванович взял девочку на руки, поднялся на крыльцо. К тому времени, встав с постели, Матрёна Захаровна зажгла ещё одну керосиновую лампу, увидев Машу, всплеснула руками:

– Бат-тюшки святы! Это чья же ты будешь? Откуда на ночь глядя? Да как же так по такой дороге? А коли медведь встретится?

Маша начала свой грустный до слез рассказ. К тому времени на кухне собрались почти все Мельниковы: жена Степана Анастасия, старшая дочь Анна, младший сын Владимир. Последней, сгорбившись, вышла девяностолетняя мать Никифора Ивановича, бабка Глафира. Для полного состава семьи не хватало детей, которые в это время крепко спали.

Машу усадили за стол, напоили молоком, дали свежего хлеба. Нахмурившись, домочадцы слушали историю девочки, убежавшей от тяжёлой жизни из собственного дома. Они хорошо знали Михаила Прохорова, который часто приезжал на мельницу по каким-то делам, и то, что его прошлым летом посадили на пять лет, для них не стало новостью. Сегодня днём к ним тоже приезжал отряд продразверстки, который выгреб последний урожай зерновых. Хорошо, что Никифора Ивановича предупредил племянник из района, и он успел с сынами спрятать в тайге значительную часть муки, пшеницы и ржи, которой хватит семье до весны. Однако никто из Мельниковых не был уверен, что завтра братья Бродниковы не сошлют их на север. Времена настали тяжелые. Недовольных и неугодных Советам выселяют туда, где Макар телят не пас.

Знали Мельниковы историю Михаила Прохорова. А вот об отношении Натальи Потехиной к Машеньке слышали впервые.

– Да как так?! Да не может быть! Да неужели… Наталья может такое сделать! – не верили женщины.

– Уж ты… курва! Смотри, какая змеюка оказалась… А ить была такая ласковая да покладистая, – хмурили брови мужики. – И что, хлеб, который мы тебе давали, отобрала?!

– Что же ей врать-то? Смотри, какая голодная! – заступалась за Машеньку Матрёна Захаровна. – А синяки-то, синяки! – показывала на руки девочки. – Будто оглоблей мякину отбивали! Разве можно так с ребёнком поступать?!

– Ладно уж, будя! – сказал хозяин дома, увидев, как слипаются глаза у гостьи. – Ночь поздняя. Спать пора, – и обратился к женщинам: – С кем ей ложиться?

– Дык, со мной, одначесь, за печку! Куда же боле с грязными ногами? – настаивала бабка Глафира. – Утром будем разбираться, как да что. А сейчас так, на мешковину клади её… там не замёрзнет!

Девочка провалилась в глубокий сон, едва её голова коснулась подушки. Мельниковы разошлись по своим местам. Матрёна Захаровна, перед тем как лечь, перекрестилась в угол на образа, задула керосинку, прошла к кровати. Ей с невесткой Настей рано вставать, но после случившегося женщина не может уснуть, негромко переговаривается с мужем: