Лицо вошедшей женщины было не то чтобы испуганным, а скорее, как у пассажиров отрывающегося от земли самолета — замкнутым, с некоторой как бы сдавленностью мышц. Вроде и не молодая уже, явно за тридцать, а в то же время ничуть от прожитого куска не усталая — хоть еще десять раз по стольку. Волос светлый, северный. Пальто, боты, платок — все старое, страхотное. Но правильно Сапожников подметил (есть глаз у парня) — с чужого плеча эта страхотность, с чужой ноги. Не могут, не умеют они себя скрыть. Уж если захотела ты для чего-то прикинуться попроще, ты спину согни, живот выпяти, цепляй носком за пол, глаза луком натри для красноты, на носу прыщ какой-нибудь распусти. Не гляди так прямо, не садись, взмахнув полой, не говори гладким голосом книжные слова: «Чем могу служить?», не закидывай нога на ногу!

— А я. Между прочим. Садиться. Вам. Не предлагал.

Вышло хорошо — внушительно.

Лицо женщины замкнулось еще больше. Она глубоко вздохнула, пожала плечами. Потом медленно поднялась, отошла к стене.

— Сумку можете поставить.

— Ничего, я подержу.

— Поставить, я сказал.

Она подчинилась.

— Фамилия? Имя? Отчество?

— Это что же, допрос? Я что — задержанная?

— Пока не знаю.

— На каком основании вы меня задержали?

— Вопросы здесь задаю я. Ваша фамилия, имя, отчество, год рождения, место работы, место жительства? Идет выяснение личности. Потом решим, что с этой личностью делать. Фамилия?

Она нехотя ответила.

— Громче.

Она повторила.

— Какой имеете документ для подтверждения?

— Никакого.

— Все равно проверим. Место жительства?

— Ленинград.

— Работы?

Он стал записывать. Слова привычно ложились в протокол допроса, но он почти не вникал в их смысл. Ибо смысл этих первых обязательных вопросов всегда был один: каждый ответ, как виток лесы, ложащийся на катушку, подтягивал человека все ближе, все меньше оставлял ему свободы метаться и уворачиваться, все неумолимее приближал к сачку, к тому моменту, когда появится над поверхностью раскрытый, задыхающийся рот. И каждый раз это волновало. С женщинами — особенно.

— С какой целью приезжали в Псков?

— Навестить знакомых.

— Адрес знакомых?

— Они живут в деревне.

— В какой?

— Волохонка.

— Снимите пальто.

— Что-о?

— У нас есть заявление о краже женского пальто. Снимите свое и положите его на стол. Мне нужно осмотреть. Сумку поставьте сюда. Теперь отойдите к стене. Так. Что это за пятно?

— Кровь.

— Чья?

— Моя. Бывает раз в месяц.

— Вроде культурная женщина…

— Ни культурной женщине, ни темной в вашем городе негде купить ваты.

— Что у вас в сумке?

— Нельзя.

Он взялся за молнию.

— Нельзя, — настойчиво повторила она. — Это уже обыск. На обыск нужен ордер. Я пожалуюсь прокурору.

Она старалась говорить уверенно, но он чувствовал, что теперь она испугалась всерьез. Он и сам ощущал непривычно сильное стеснение в груди. Будто леса, натянутая между ними, не только ее подтягивала к лодке, но и его грозила опрокинуть наружу, через борт. Он замешкался, наполовину расстегнув молнию, но не потому, что его встревожили ее угрозы (грамотные стали — прокурору жаловаться), а потому, что так слишком быстро кончался этот горячий лов. Что бы она там ни прятала (браконьерский мех? банка лососевой икры? серебряный оклад с иконы?), в тот момент, как он достанет это из сумки, леса ослабнет, провиснет. Он увидел в приоткрывшуюся щель угол конфетной коробки, какие-то бутылочки, испачканный красным платок.

В дверь постучали.

— Нельзя! Я занят!

Он подошел к дверям, щелкнул предохранителем замка.

Женщина медленно сдвинулась вдоль по стене, подальше от него. Он поглядел на нее, и от ее расширенных страхом глаз в душу ему хлынуло такое пенящееся торжество, что вот наконец-то после всей изжоговой тоски и досады последних дней наступает хоть один момент, когда в этом маленьком углу между ними все будет по его, совсем по его, когда он может приказывать так же, как когда-то давно, в начале службы, ему приказывал гонявший его до полусмерти старшина: «Молчать! Говорить! Повернуться! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь! Лечь! Лечь!»

— Сама, — хрипло сказал он, протягивая ей обеими руками сумку. — Сама откройте.

Она замотала головой и положила руку на горло. Он сделал еще шаг и увидел близко-близко ее ловящие воздух губы, увидел, как рука ее скользнула чуть ниже, оставила как бы для облегчения вздохов расстегнутой верхнюю пуговицу на вороте, взялась за следующую. И хоть он и не приказывал такого, это было уже так по его, по самому нутряному его, даже без словесных приказаний, что он тяжело задышал, надвинулся на нее вплотную, прижал ее, мягкую, животом к стене, и рука ее покорно перешла ему на плечо, на шею, и она начала говорить ему над ухом что-то своим негромким прельстительным голосом, но кровь так стучала в голове, что он не мог разобрать что, только слышал настойчивый, неуловимо меняющийся ритм, звуки, похожие то ли на причитания, то ли на всхлипывания, их ускоряющуюся смену, нарастания и спады, и последнее, что он помнил, была страшная, ослепляющая боль, пронзившая ему голову от виска до глаза.

Скребя колючей щекой по открытой полоске кожи на ее груди, обрывая пуговицы платья, лейтенант Колыванников стал медленно оползать на пол.

4

Милиционер Сапожников, усмехаясь, посмотрел вслед выбежавшей из кабинета женщине (волосы растрепаны, без платка, пальто полурасстегнуто — ай да лейтенант! востер еще, быстро) и даже перешел к другому окну, чтобы проследить, как она повертелась по перрону, кое-как привела себя в порядок, застегнула сумку и, оглядевшись по сторонам, юркнула в ленинградский поезд. Но с того места, где он стоял, ему не было видно, как она прошла внутри по вагону, перешла в следующий, промелькнула за его тусклыми окнами и так добралась до последнего, в захлестнутом за изгиб рельсов хвосте поезда, выпрыгнула из него прямо на пути и быстро двинулась узким простенком в сторону автобусного вокзала.

Насчет настроений начальника и как их можно улучшить, Сапожников подметил уже давно. Но не всегда удавалось отыскать в зале подходящий объект. Потому что простые базарные спекулянтки, или мелкое жулье, или пьяницы, наоборот, только выводили лейтенанта из себя. А сегодня так все вышло удачно, и объект попался отличный, то есть сопротивляющийся поначалу, качающий права, и все, видимо, гладко прошло. Так что не только его вчерашнее баловство с водочкой должно быть забыто, но можно даже, пожалуй, будет попросить о чем-нибудь. Например, чтобы пристегнул ему отгулы, какие накопились за сверхурочные дежурства, к отпуску или еще чего.