Рис. 6. Диаграмма Тайцзи ту, «Великого предела» — изначального космического состояния, в котором инь и ян едины. От такой диаграммы произошел даосский символ инь-ян.

Существовали прямо противоположные мнения (впрочем, кажется, безосновательные): не западные алхимики вдохновили китайских, а наоборот. Согласно невероятной теории ученого Сеида Махдихассана, о даосской алхимии узнали арабы-язычники, доисламские «люди неведения», путешествовавшие в Китай. Оттуда они принесли эти знания в египетскую Александрию, таким образом, положив начало алхимической традиции всего Запада. В доказательство он приводит найденные на Лемносе глиняные таблетки (их использовали в ритуалах для лечения болезней, например, дизентерии). Ученый нашел на них алхимические термины якобы китайского происхождения; спорное утверждение, т. к. автор считает, что китайские слова записали арабской вязью сверху вниз и слева направо. Впрочем, в реальности алхимические системы египтян и китайцев развивались примерно в одно время и были настолько непохожими по своей сути, что едва ли стоит искать их общий корень. В эллинистическом Египте никогда не имела влияния идея о достижении бессмертия при помощи эликсиров, а в Китае не было ни следа концепта смерти и возрождении первоматерии: если между двумя непохожими мирами и происходил какой-то обмен алхимическими знаниями, он не был таким уж серьезным.

Рис. 7. Эта картина на шелке — уникальный пример подражания западной иконографии. Мы видим мужчину с китайскими чертами лица, держащего в руках змею, кусающую свой хвост. Какие только гипотезы о ее происхождении не высказывались учеными. Этот человек — Иоанн Креститель, сидящий в темнице, а китайский художник Дун Цичан нарисовал его следуя указаниям и по образцам Маттео Риччи, итальянского миссионера-иезуита, которого в Китае после смерти объявили буддийским божеством (Бертольд Лауфер). Или это — св. Фома, апостол Индии, держит в руке символ ядовитого змея, коего он, согласно гностическому преданию, однажды попросил вернуть к жизни укушенного им юношу, а после убил (Джозеф Нидхэм).

В действительности картину нарисовал не знаменитый мастер Дун Цичан, а его анонимный последователь. Образ имел европейский прототип — портрет австрийского эрцгерцога Леопольда Вильгельма, напечатанный по случаю защиты диссертации фламандского математика Теодора д’Имерселя в 1652 г. Там вокруг правителя изображены музы различных наук и другие аллегории. В частности мы видим мужчину, который держит в руках змея, олицетворявшего идею бесконечного движения времени. Уроборос появился в европейской иконографии благодаря алхимикам, а позднее выступал в роли символа времени или атрибута Сатурна-Хроноса. Черты лица и одежда аллегории Времени заметно китаизированы, а потому очевидно, что это изображение — вольная адаптация оригинальной фламандской гравюры, прошедшей через цепочку китайских копиистов.

Уникальность традиции китайской алхимии доказывает и то, что она неизменно вызывала живой интерес сильных мира сего из других стран. Даосский монах Чан Чунь, живший в XI–XII вв., будучи уже семидесятилетним старцем, был вызван в военную ставку Чингисхана в Самарканде после победы над китайскими войсками. Правитель говорил с ним только об алхимии:

Китайская религиозная алхимия распространялась среди других народов: известно, что китайцы активно обменивались златодельческими знаниями с народами Персии, Вьетнама, Бирмы и Кореи. У японцев же было сравнительно много золота, поэтому они интересовались в первую очередь внутренней алхимией. Несмотря на то, что в Японии никогда не возникала мощная даосская традиция, между местной религией синто и даосизмом было довольно много общего (к примеру, вера в «бессмертных»): так прижилась и завезенная с континента алхимия. Особенно напоминают даосских монахов последователи синкретического учения сюгэндо (смеси буддизма, даосизма и синто), горные отшельники ямабуси, помимо аскетизма практиковавшие магические, боевые и сексуальные техники.

Китайские и корейские ученые начиная с VI в. приносили в Японию свежие знания о медицине и лекарственной алхимии. С VIII по XII вв. аристократия и весь японский двор были чрезвычайно увлечены экспериментами по продлению жизни при помощи эликсиров растительного, минерального и металлического происхождения. Не только китайские императоры увлекались поисками бессмертия: алхимические эликсиры охотно пил шестидесятый император Японии Дайго (IX–X вв).

Конечно, кроме благородных людей, практиковавших алхимию для долголетия, в Японии, так же, как в Китае, была своя народная алхимия. Например, на японском свитке XIII в. изображена процессия монашек, везущих верующим мочу буддийского монаха Иппена в специальном сосуде. Считалось, что урина знаменитого религиозного деятеля может лечить от слепоты и заболеваний желудочно-кишечного тракта — похожие воззрения встречались и в Индии (см. здесь).

Хоть в Японию алхимия тоже пришла вместе с китайской культурой, и потому не имеет ярко выраженной национальной специфики, исследователи все же находят некоторые уникальные произведения алхимического искусства. Не так давно ученые обнаружили японские «внутренние карты» (см. здесь), соответствия которым в других источниках нет. Однако по своему устройству они ближе всего к китайскими алхимическим изображениям. На «Схеме пути эликсира в девяти циклах для возделывания реальности» мы видим подробную алхимико-анатомическую систему (8).

Так как Япония была еще более недоступной для чужаков страной, чем Китай, до XIX в. она имела ограниченные контакты с иноземцами. Поэтому, когда те стали проникать в страну восходящего солнца, среди местных начались многочисленные эпидемии холеры и других неизвестных прежде болезней. Народные представления о медицине и алхимии стали противостоять западным нововведениям, зачастую предстающим в глазах японцев опасными и зловредными. Именно поэтому остатки проявлений «традиционных» взглядов на медицину (9), в т. ч. позаимствованных из внутренней алхимии, в Японии можно было встретить вплоть до начала XX в. Примером этому могут послужить распространенные гравюры, иллюстрирующие процессы жизнедеятельности человека на манер даосских «внутренних карт» (10a,b). В новом, анатомическом смысле использовались все те же алхимические метафоры: сердце служило источником «огня» жизни, внутри тела расхаживали человечки, легкие неуловимо напоминали лепестки лотоса, а точки входа и выхода пищи обозначались вратами — таким же образом, как в старинных аллегориях отмечали точки, важные для циркуляции ци.