Маттиа повернулся и побежал, сжимая в руке пакет с подарком. В коробке стучали друг о друга пластмассовые детальки — казалось, они хотели что-то сказать ему.

— Чао, Маттиа, — встретила его мама Риккардо, открывая дверь. — А сестренка?

— У нее поднялась температура, — солгал Маттиа. — Немного.

— Ах, как жаль, — кивнула синьора, но не похоже было, что она хоть сколько-нибудь огорчена. Посторонившись, она пропустила его. — Рикки, твой друг пришел. Иди поздоровайся!

Риккардо Пелотти появился, лихо проехавшись по паркету; выражение лица у него было все такое же неприятное. Остановившись, он взглянул на Маттиа и поискал глазами недоразвитую. Обнаружив, что ее нет, он облегченно вздохнул и произнес «чао».

Маттиа поднял сумку с подарком к самому носу его мамы.

— Куда это деть? — спросил он.

— Что это? — осторожно поинтересовался Риккардо.

— «Лего».

— А…

Риккардо схватил пакет и исчез в коридоре.

— Иди за ним, — подтолкнула Маттиа синьора Пелотти. — Праздник там.

Гостиная была разукрашена гирляндами и шариками. На столе, покрытом красной бумажной скатертью, стояли тарелки с попкорном и чипсами, в центре — большое блюдо с пиццей, разрезанной на квадраты, и множество еще не открытых бутылок с газированными напитками разных цветов.

Одноклассники Маттиа группками теснились вблизи стола. Маттиа направился было к ним, но потом остановился, сообразив, что никто не обратил на него внимания.

Когда подошли еще гости, какой-то молодой человек лет двадцати с красным пластиковым шариком на носу и в пестрой клоунской шапке заставил их играть в «слепую муху и ослиный хвост». Это такая игра, когда тебе завязывают глаза и ты должен ухватить ослиный хвост, нарисованный на листе бумаги. Маттиа взял приз — пригоршню карамелек, но только потому, что все видел из-под повязки. Все загудели: «У-у-у… Обманщик…», — а он, краснея от смущения, совал карамельки в карман.

Позднее, когда за окном уже стемнело, парень, одетый клоуном, выключил свет, усадил всех в кружок и принялся рассказывать страшную историю. При этом он держал у себя под подбородком включенный электрический фонарь. Маттиа подумал, что история нисколько не страшная, а вот освещенное таким образом лицо действительно пугало. От света, падавшего снизу, оно казалось неестественно белым и покрывалось глубокими тенями. Чтобы не видеть этого лица, Маттиа посмотрел за окно и вспомнил о Микеле.

Вообще-то он и не забывал о ней все это время, но только теперь представил, как она сидит там, под деревом, одна и ждет его, ежась от холода и потирая рукавичками щеки.

Поднялся он как раз в тот момент, когда мама Риккардо внесла в темную комнату торт с зажженными свечами. Все дружно захлопали в ладоши — то ли страшной истории, то ли торту.

— Мне нужно идти, — сказал Маттиа, не дождавшись даже, пока торт поставят на стол.

— Прямо сейчас? Но у нас еще торт…

Мама Риккардо смотрела на него поверх свечей. Ее лицо, освещенное снизу, тоже искажали уродливые тени. Гости умолкли.

— Хорошо, — неуверенно произнесла она. — Рикки, проводи своего друга.

— Но я ведь должен погасить свечи! — рассердился виновник торжества.

— Делай, что тебе говорят, — приказала мать, не отрывая взгляда от Маттиа. — Ну и зануда же ты, Маттиа!

Кто-то засмеялся. Маттиа прошел за Риккардо в коридор, вытащил из кучи одежды свою куртку и сказал имениннику «спасибо». Тот ничего не ответил, закрыл за ним дверь и поспешил вернуться к своему торту.

Во дворе Маттиа обернулся и посмотрел на освещенные окна. Оттуда доносились приглушенные голоса, похожие на успокаивающее бормотание телевизора в гостиной, когда вечером мама отправляла его и Микелу спать. Калитка, звонко щелкнув замком, закрылась у него за спиной, и он пустился бежать.

Маттиа вошел в парк, но даже при свете уличных фонарей не мог различить дорожку, покрытую гравием. Голые ветви деревьев там, где он оставил Микелу, казались темными царапинами на черном небе. Посмотрев в ту сторону издали, Маттиа вдруг отчетливо понял, что сестры там нет.

Он остановился недалеко от скамейки, где еще несколько часов назад сидела Микела, усердно портившая свое пальто. На всякий случай он даже сдержал дыхание, прислушиваясь и будто ожидая, что сестра вот-вот появится из-за дерева, крикнув «ку-ку!».

Потом он позвал Микелу и испугался собственного голоса.

Снова позвал, потише.

Подошел к столам и коснулся того места, где она сидела.

Скамейка была холодной, как и все вокруг.

Наверное, ей надоело, и она пошла домой, подумал Маттиа.

Но ведь она даже не знает дороги…

И не может сама перейти улицу…

Маттиа огляделся. Парк терялся во мраке, и, где он кончается, представить было трудно. Идти дальше страшновато, но другого выхода нет…

Он шел на цыпочках, стараясь не шуршать листьями, шел и осматривался по сторонам в надежде увидеть Микелу. Он все еще надеялся, что она прячется где-нибудь за деревом, подкарауливая какого-нибудь скарабея или бог весть что еще.

Впереди проступили черные силуэты аттракционов. Он постарался припомнить, какого же цвета был тот круг, на котором требовалось удержаться, пока он крутится, в тот день, когда мама, уступая воплям Микелы, позволила ей дважды прокатиться на нем, хоть забава была и не по ее силам.

За аттракционами тянулась ограда общественного туалета, но он не отважился зайти туда.

Маттиа шел по тропинке, которая в этой части парка была совсем узкой — ее протоптали семьи, приходившие сюда отдыхать. Он шел уже минут десять, пока не понял, что заблудился. Тогда он заплакал и закашлялся одновременно.

— Ты просто дура, Микки, — тихо произнес он. — Глупая недоразвитая дура. Мама тысячу раз объясняла тебе, что, если потеряешься, нужно оставаться там, где стоишь… Но ты никогда ничего не понимаешь… Ничего!

Он поднялся по небольшому склону и оказался у реки, протекавшей по парку. Отец часто упоминал ее название, но Маттиа так и не запомнил. Вода отражала неизвестно откуда падавший свет, и этот свет мягко преломлялся сквозь слезы в его глазах.

Маттиа спустился к воде и почувствовал, что Микела должна быть где-то рядом. Она всегда любила воду. Мама часто рассказывала, что, когда они вместе купались малышами, Микки визжала как сумасшедшая, не желая вылезать из ванны, даже когда вода совсем остывала.

Однажды отец привел их на берег — наверное, как раз сюда — и стал учить бросать камешки: так, чтобы они подпрыгивали на поверхности. Пока он объяснял, как нужно двигать рукой, как придать камешку вращение, Микела по пояс вошла в воду. Отец едва успел ухватить ее за рукав. В сердцах он влепил ей пощечину — Микела заплакала, и потом все трое вернулись домой с вытянутыми физиономиями.