– Такого он еще никому не гграссказывал, – уважительно заурчал он мне на ухо, когда запись остановилась.

На самом деле ничего особенного бывший спортсмен так и не сказал. Просто снял тампоны с незаживающих ран на душе. Почему передо мной?

«За то, что я не поддерживаю нынешнего президента, я был осужден на двадцать лет тюрьмы. Мне приписали убийство капитана во время нападения на резиденцию генерала Роберта Гея. Да, я там был. Но я не сделал ни единого выстрела. Президент Гбагбо хотел устроить показательную порку непокорных. Я вынужден был бежать, а сейчас вернулся, чтобы умереть на земле Кот-д’Ивуара. Я не знаю другой страны, другие страны не существуют для меня. Я ивуариец, и пусть все это знают!

Одиннадцать лет назад я был в сборной Кот-д’Ивуара по легкой атлетике, был в Европе, Африке, Америке. Я видел мир, и меня знает спортивная публика. Двадцать лет мне не было равных в армии. Рекорд, который я поставил на стометровке, никто не повторил до сегодняшнего дня. И что теперь? Потому что я против Гбагбо, меня хотят лишить родины?

Посмотри, здесь семьсот ивуарских парней, и у них та же проблема с тем же правительством! Не надо думать, что мы подлецы и оборванцы. Мы люди, которые поднялись, чтобы говорить от имени народа и ради блага народа! Народа, который страдает от несправедливости, потому что лишен свободы. Мы воюем за свободу и справедливость. За право честно выбирать президента и контролировать то, что делает власть. Вот за что мы воюем.

Люди на протяжении года были заключены в тюрьму за якобы подрыв государственности, по милости этого же государства. И только через год их освобождают из-за отсутствия доказательств. Как ты думаешь, это нормально? Пружина разжалась, и мы взяли в руки оружие.

Мы хотим, чтобы французские войска ушли. Они там, на той стороне, значит, они защищают режим президента Гбагбо. Ну что ж, мы будем драться, потому что мы боремся за свободу и за демократию в Кот-д’Ивуаре. Нам говорят, что Франция – одно из самых демократических государств. Французы долго сражались за свою демократию. Зачем же они мешают нам обрести свою?

У меня здесь есть семья. Мой отец умер, а я даже не был на похоронах, потому что был в изгнании. Я не видел отца перед его смертью. Неужели невозможно понять, что это означает для человека? – нельзя проститься с тем, кто привел его в этот мир. И я внезапно и очень мощно почувствовал, что должен подняться с колен, взять на себя ответственность и не допустить того, чтобы это произошло с другими людьми. Мы будем бороться за это. Это тяжелое и сложное испытание, но мы хотим, чтобы в Кот-д’Ивуаре каждый был со своей семьей, чтоб каждый жил у себя дома. Мы пойдем до конца и добьемся своего.

Мы не повстанцы, не террористы и не убийцы! Ты можешь поговорить с людьми в Буаке. И они скажут тебе, что это мы проливаем кровь за их безопасность».

И теперь он сидит рядом, улыбается и ждет рассвета вместе со всеми униженными и оскорбленными этой странной страны. А через несколько часов оказалось, что маятник качнулся в другую сторону. Под тихие трели пуль трехлинейного калибра.

Мы метались от одной передовой до другой. Буаке атаковали с трех сторон. С четвертой повстанцы не пускали правительственные силы, удерживая единственную дорогу, соединявшую город с севером Кот-д’Ивуара. Даже здесь, в Буаке, войска, верные Гбагбо, называли не иначе как «лоялисты», в буквальном переводе «сторонники законности», то есть законной власти. С этой стороны линии фронта была территория революции, и законы здесь тоже были вполне революционные. Что это означает, я очень скоро понял.

Первый минометный залп с той стороны прозвучал примерно в восемь утра. Лоялисты не любили ранних подъемов. Туо Фози в ответ расставил своих минометчиков по периметру города. Армия попыталась войти в город с трех сторон – с востока, запада и юга. Восточный фланг был слабым местом в обороне повстанцев, и жандармам удалось подтянуть позиции снайперов к минометным батареям на окраине Буаке. Один из них засел в здании школы капралов, как раз возле того места, откуда бой снимали мы и француз Грегуар Деню. «Послушайте, парни, давайте обойдем его, – предложил французский оператор. – Сюда, похоже, скоро начнут лупить минометы». На самом деле этот француз хотел снять позицию снайпера. Удачный кадр на чужой войне. Мы почти подобрались к снайперу, он нас не заметил. Но минометная позиция, по которой стрелок ведет огонь, была практически за нашими спинами. Мы сидели в зарослях папоротников и еще какой-то широколиственной зелени, но так и не решились сделать рывок вперед. Страха не было, но что-то остановило нас. Заветный кадр Грегуара остался неснятым. Мы обошли снайпера и добрались до тех самых минометчиков, по которым стреляет жандарм. И, пожалуй, вовремя.

– Мы его выбьем оттуда. Еще пару залпов, и я сделаю свое дело, – спокойно заявил бородатый здоровяк, указывая на то место, где еще несколько минут назад находились мы с французом. В руке, которой он водил в сторону школы капралов, хватало места для шестидесятимиллиметровой мины и сигареты, зажатой между средним и указательным пальцами. Черный повстанец затянулся, не выпуская боеприпаса из рук, потом отнял руку с миной от лица. Сигарета осталась в его полных обложенных кудрями бороды губах.

Солдаты-повстанцы в полный рост ходили под прицельным огнем. Они методично, без излишней ярости и суетливости обстреливали позицию противника, даже не пытаясь укрыться от пуль, которые, судя по свисту, пролетали в сантиметрах от боевиков.

Я слышал, что жандармам, атакующим город, платили по две тысячи долларов за участие в штурме, а это огромные деньги для Берега Слоновой Кости, я знал, что лоялисты – это наиболее боеспособная часть ивуарийской армии. Но все же, мне кажется, они боятся повстанцев. Боятся встать и вот так, в полный рост войти в город, отбросив бунтовщиков на север.

– Слушай, дай нож, – услышал я.

– У меня нет, спроси у моего оператора, – механически ответил, оторвавшись от своих мыслей. Вадим достал свой карманный инструмент и протянул его парню, который пытался зачистить два проводка, красный и черный.

– Мы не боимся, а они боятся, и все потому, что у них нет «гри-гри», а на войне это главное, – сказал повстанец. И тут я заметил, что проводки, которые он соединял, выглядывали из блока противотанковых снарядов. Такие зеленые цилиндры обычно устанавливают на бронетехнике. И мне внезапно стало ясно: если мастер ошибется, то, пожалуй, позицию некому будет защищать. Нам было недосуг спрашивать о том, что такое гри-гри, мысли были заняты совсем другим.

– Пожалуй, надо нам отсюда убираться, – сказал я Вадиму. Два раза повторять не было нужды.

– Куда поедем? – спросил меня оператор.

– В госпиталь.

Первого раненого, которого мы увидели, доставили в госпиталь сами боевики. Обычный крестьянин, он ковырялся в своей земле как раз на линии огня. Его семья даже не знала, что началась атака. Крестьянина достала шальная пуля. Пробила ногу чуть ниже колена. Боевики говорили, что стреляли со стороны позиций жандармов. Хирург, доставший пулю из ноги, не поверил им. «Исса Даниого», – представился он, как только скользкая от крови пуля звякнула о дно белого эмалированного лотка.