а потому, что вы затронули их глубочайшие страхи. То, что случилось с вами, с вашими приключениями и свершениями, вошло в анналы Союза, и никто не может закрыть на это глаза. Ни одной Линии не хочется всерьез задуматься о вымирании. И особенно о том, что такая судьба ждет каждого.

— Но жребий пока не выпал — для вас.

— Рано или поздно это случится. — Лихнис наконец снова повернулся ко мне, и его лицо показалось мне одновременно молодым и старым, преисполненным грусти. — Я знаю, Шаула. Но это не мешает мне радоваться жизни, пока есть возможность. Вселенная по-прежнему чудесна. И по-прежнему восхитительно ощущать, что ты жив, что у тебя есть разум, память и пять человеческих чувств, чтобы упиваться всем, что тебя окружает. У меня хватает историй, которыми я готов с тобой поделиться. Однажды я летел вокруг нейтронной звезды... — Он улыбнулся и покачал головой. — Пожалуй, в следующий раз. Ты все так же будешь здесь, как и эта планета. Восстановится и это место, а заодно сотрет все следы предыдущего сбора.

— Включая все воспоминания о нашем знакомстве.

— Иначе и быть не может. Полагаю, какие-то фрагменты воспоминаний остаются, но главного ты знать не будешь.

— Но я же попрошу тебя передать послание, да? Попрошу оставить цветы у меня под дверью. И ты послушно согласишься, а потом вернешься снова, и когда-нибудь вечером, через двести тысяч лет плюс-минус несколько столетий, мы опять будем стоять на этой площадке и вести почти такой же разговор, и я ни на секунду не постарею и не буду знать, почему ты выглядишь старше и печальнее. А потом ты покажешь мне корабли-призраки, и я кое-что вспомню, совсем чуть-чуть, как будто я всегда это знала, и начну расспрашивать про следующий сбор, который случится еще через двести тысяч лет. Ведь так?

Лихнис кивнул:

— Думаешь, было бы лучше, если бы я вообще здесь не появлялся?

— По крайней мере, тебе хватило смелости увидеться с нами. По крайней мере, ты не испугался напоминания о смерти. И мы снова ожили, внутри тебя. Ведь другие Линии нас не забудут? И еще скажи: ты передавал какие-то наши истории другим Горечавкам во время вашей Тысячи ночей?

— Да, — ответил он, и в глазах мелькнуло грустное воспоминание. — И в половину из них поверили. Но только вы виноваты в том, что из-за своей чрезмерной отваги прожили так мало. Мы могли бы многому научиться у вас.

— Не принимай наш урок слишком близко к сердцу.

— Нам просто не хватило бы смелости.

Солнце уже почти зашло, и в воздухе повеяло прохладой. Пора спускаться с Часовой башни, чтобы готовиться к бессмысленным вечерним празднествам, когда призраки будут танцевать с призраками, будто заводные куклы.

Призраки всю ночь будут видеть пустые сновидения других призраков и верить, что живы. Имаго шаттерлинга, когда-то носившего имя Шаула, тоже будет бесстрашно верить, что она все еще жива.

— Почему я, Лихнис? Почему именно со мной ты решил так поступить?

— Потому что ты уже знала половину правды, — поколебавшись, ответил он. — Я понял это по твоим глазам, Шаула. От тебя не ускользает то, что способно обмануть остальных. И ты не права. Ты в самом деле меняешься. Может, и не постареешь ни на секунду между этим сбором и следующим, но я видел, что с каждым разом ты все сильнее грустишь. И каждый раз ты забираешь цветы чуть раньше. И если бы я хоть чем-то мог помочь...

— Есть чем, — поспешила произнести я, пока хватало смелости.

Он серьезно, с пониманием посмотрел на меня:

— Я снова принесу тебе цветы.

— Нет. Не надо цветов. И никакого следующего раза. — Я сглотнула, зная, что слова будут даваться трудно. — Ты покончишь с этим. Лихнис. Я знаю, у тебя есть оружие. На орбите остались лишь остовы, они не смогут сопротивляться. Ты разнесешь эти корабли вдребезги, как разнес луну Аргула, а потом расстреляешь эти башни. Преврати их в лаву, смой в море, не оставив следа. Обрати машины в прах, чтобы они не смогли восстановить ни башни, ни нас. А потом покинь Терцию и никогда сюда не возвращайся.

Лихнис долго смотрел на меня, и лицо оставалось совершенно неподвижным — как будто паралич разбил все до единой лицевые мышцы.

— Ты просишь меня убить Линию?

— Нет, Лихнис, — терпеливо ответила я. — Линии больше не существует, и ты уже почтил нашу память. Все, о чем я прошу, — о последней милости. — Я положила ладонь на его запястье, а потом сдвинула ее ниже, сплетя его пальцы со своими. — По-твоему, вам не хватает отваги для великих свершений. Я считаю это глубочайшим заблуждением. Но даже будь это правдой, вот твой шанс кое-что совершить. Проявить смелость, благоразумие и самоотверженность. Мы мертвы. Мы мертвы уже миллион лет. Подари нам покой.

— Шаула... — начал он.

— Подумай, — перебила я. — Оцени варианты, взвесь риски, рассчитай вероятность неудачи. Ты все равно придешь к некоему выводу и выберешь тот или иной путь. Если решишь покончить с нами, дождись конца Тысячной ночи, но даже не пробуй намекнуть мне хотя бы словом.

— Я не очень-то умею хранить тайны.

— Тебе и не потребуется. Сегодня сплетение моей нити, Лихнис. Моя ночь ночей. Это значит, что у меня есть особое право корректировать и подавлять собственные воспоминания, чтобы моя нить произвела оптимальное воздействие. И у меня все еще есть возможность отменить часть воспоминаний, включая весь этот разговор. Я забуду и фантомы, и протокол Белладонны, и то, о чем тебя только что просила.

— Моя Линия не одобрила бы подобного.

— Но тебе ведь сошло с рук уже сделанное. Речь лишь о пустяковой коррекции, которую никто не заметит.

— Но ведь я буду помнить наш разговор. И размышлять о твоей просьбе.

— Верно. И если я не ошиблась в тебе, ты никому об этом не расскажешь. У нас наверняка будет еще много разговоров до Тысячной ночи. Но как бы я ни настаивала — а я наверняка буду настаивать, увидев в твоих глазах нечто странное, — не вздумай проговориться. Если я стану спрашивать о цветах, или о других гостях, или еще о чем-нибудь — тупо смотри на меня, и все. Рано или поздно я сумею убедить себя, что ты