Фил вернул своему лицу серьезное выражение.

— Ну... к примеру... быть может, тебе немного жарко?

Внезапно я осознал, что мне действительно ужасно жарко, я весь вспотел, как будто слишком долго просидел на солнцепеке.

— Что вы делали? Поджигали меня?

Фил громко рассмеялся в ответ:

— Мы пытались, но ты не разгорелся, — после чего он с ледяным спокойствием объяснил мне, что, пока я лежал, как доска, между двумя табуретками, он немного посидел у меня на животе, вслед за чем принялся водить пламенем зажигалки по моим вытянутым ногам.

Я сидел и во все глаза смотрел на него, не в силах поверить в услышанное.

— Что ж, попробуй это повторить. — Я очень старался, чтобы в моих словах прозвучала шутливая угроза, но, кажется, это мне не удалось.

Фил вновь рассмеялся, довольный своим успехом.

Я подошел к Энн:

— Это все-таки случилось?

Она мягко улыбнулась и ласково обняла меня.

— Ты был великолепен, милый, — сказала она, но голос ее при этом дрожал.

Десять минут спустя мы все сидели за кухонным столом, обсуждая мое поведение под гипнозом. Должен отметить, в доме Элси впервые на моей памяти было так оживленно.

— Ничего не было, — смеялся я.

— Конечно было, дорогой. — Даже Энн была возбуждена больше, чем обычно. — Во сне ты снова был двенадцатилетним мальчиком и поведал нам о каком-то Джо Ариоле, который, судя по твоему рассказу, был сущим дьяволенком.

— Ариола? — медленно повторил я. — Черт возьми, я же ничего о нем не помню.

— Ты только думал, что не помнишь, — пояснил Фил.

— А я не верю, что можно вспомнить такие давние события, — заявила Элси. — Том, должно быть, все-таки притворялся.

— Он мог вспомнить даже то, что было значительно раньше, — вмешался Фил. — Отмечены случаи, когда воспоминания людей касались внутриутробного периода их жизни.

— Скажешь тоже. — Элси упрямо наклонила голову. Сейчас, когда у нее перед глазами уже не было меня, положенного на две табуретки, к ней вернулся дух противоречия.

— Именно так, — подтвердил Фил, — и не надо забывать, что была еще Бренда Мерфи, женщина, которая под гипнозом уверяла, что в своей прошлой жизни была ирландской девочкой.

— Глупости. — Элси просто не могла допустить, чтобы последнее слово оставалось не за ней. Несколько минут все молчали. Потом Элси взглянула на часы, после чего вопросительно уставилась на Фила.

— Еще рано, — моментально отреагировал он.

— Рано для чего? — почему-то насторожился я.

— Увидишь.

Элси встала и отошла к плите.

— Кто-нибудь хочет еще кофе?

Убедившись, что от Фила ничего не добьешься, я обратился к Энн:

— Что я еще говорил, когда мне было... я имею в виду, когда я думал, что мне снова двенадцать лет?

— Очень много интересного, — задумчиво сообщила она, — о твоих родителях, о каком-то необыкновенном велосипеде, который был пределом твоих мечтаний.

— Боже мой, а ведь правда, — неожиданно вспомнил я, — я очень хотел велосипед!

— А мне в двенадцать лет хотелось кое-чего еще, — съязвил Фрэнк.

Я заметил, что Элизабет опустила глаза и уставилась на свою чашку с кофе, плотно сжав бледно-розовые губы. У Элизабет бледным было все: оттенок помады, цвет волос и кожи. Казалось, что все яркие краски покинули эту женщину, и сама она словно начала исчезать, растворяться в полумраке. За столом осталась только бледная тень.

— Я уже не о велосипедах мечтал, когда мне было двенадцать, — повторил Фрэнк, решив, что его обошли вниманием.

— Парни, все мы знаем, о чем мечтали в юности, — преувеличенно бодро начал я, стараясь обратить все в шутку, хотя Фрэнк был настроен серьезно. — О чем я говорил? — торопливо обратился я к Энн, пока Фрэнк не успел сказать еще какую-нибудь гадость. Краем глаза я заметил, что Рон посмотрел на часы, затем искоса взглянул на Фила. Фил старательно прятал улыбку, так же как и Фрэнк. Элси поставила на стол еще одну тарелку с пирожными и тоже поинтересовалась, который час.

— По-моему, ничего не будет, — сказала она. — Уже одиннадцать.

— О чем это вы? — спросил я.

— Еще ты рассказывал, — торопливо заговорила Энн, сделав вид, что не слышит моего вопроса, — о своей сестре, о комнате, о собаке...

В ту же минуту я отчетливо вспомнил старину Корки, как он тихо подходил ко мне, виляя длинным хвостом, укладывал лохматую голову мне на колени и преданно глядел на меня своими умными черными глазами.

— В чем дело? — снова не выдержал я. — Кто-нибудь скажет мне, чего вы все ждете?

С этими словами я снял свою левую туфлю, поставил ее в холодильник и недоуменно обернулся на немедленно последовавший взрыв хохота.

Какое-то время я никак не мог понять причины всеобщего веселья, однако в конце концов до меня дошло, что я только что сделал. Я рванул дверцу холодильника и потрясенно уставился на свою туфлю, аккуратно пристроившуюся рядом с банкой консервированного горошка.

— Зачем ты это сделал? — невинно полюбопытствовал Фил.

— Не знаю, — растерянно ответил я, — мне почему-то захотелось... я решил, что так надо... а почему... — Не договорив, я все понял. — Ты ничтожество! — завопил я, повернувшись к Филу. — Это твоя работа? Постгипнотическое внушение?

Фил только самодовольно улыбался, купаясь в лучах всеобщего восторга.

— Он заранее предупредил тебя, — не унималась Элси, — ты знал, что надо делать.

— Нет.

— Скажи, — вмешался Фрэнк, — а если бы Том был девушкой и ты дал ей команду... впрочем, не надо, моя жена не любит подобных разговоров. Не так ли, старушка?

— Он всегда смеется надо мной, — натянуто улыбнулась Элизабет. Ее улыбка тоже казалась бледной.

— Надеюсь, больше не было никаких постгипнотических установок, ты, идиот? — прорычал я, обращаясь к родственнику.

— Нет, братишка, все кончилось.

Но Фил оказался не прав. К моему величайшему сожалению, все только начиналось.

Почти до часу ночи мы сидели вокруг кухонного стола, пили кофе, ели высококалорийные, как нам поведала Элси, пирожные и обсуждали мое поведение под гипнозом.

Без сомнения, Филу удалось блестяще выполнить задуманное. Я не просто висел в воздухе между табуретками, изображая бревно. Я хохотал как безумный и истерически рыдал без всяких на то причин. Имеется в виду — без видимых причин. Мой разум и чувства были полностью подчинены Филу. Поэтому я дрожал и клацал от холода зубами на льдине в бескрайней арктической пустыне, а затем истекал потом и мечтал о глотке воды, лежа на раскаленном песке Сахары. Далее, выпив слишком много несуществующего виски, превратился в горького пьяницу. И тогда я переполнялся гневом, мое лицо краснело, глаза наливались кровью и я весь трясся от едва сдерживаемой ярости. Потом я слушал Второй фортепианный концерт Рахманинова в исполнении автора и восторженно рассказывал собравшимся о волшебстве и очаровании музыки великого маэстро. Потом я протягивал руку, а Фил преспокойно втыкал в нее иголки.