— Ваша честь! — позвал я. Судья Девидсон резко обернулся, раздраженный нарушением правил поведения в суде. — Ваша честь, не могли бы вы уделить мне внимание как церковному служителю?

Но в это время меня настигли охранники. Я полагаю, что тот факт, что жизнь судьи находилась под угрозой, может быть объяснением последовавшего грубого обращения со мной. Двое охранников схватили меня под руки и поволокли по залу. В этот момент пресса оживилась, фоторепортеры старались заснять этот момент. Охранники выволокли меня в вестибюль.

— Закройте двери и никого не пускайте! — приказал офицер. Затем он обратился ко мне:

— Ну, мистер, где ваше оружие? Я уверял, что оружия нет. Меня еще раз обыскали.

— С кем вы пришли? Кто еще здесь с вами?

— Майлз Хувер. Он у нас заведует делами подростков.

Они привели Майлза. Он был более раздражен, чем напуган. Кому-то из прессы удалось проникнуть в вестибюль, когда меня допрашивали. Я показал полиции мои документы, так что они знали, кто я. Сержант пошел к судье, чтобы узнать его решение, и, пока он ходил, репортеры забросали нас с Майлзом своими вопросами. Откуда мы? Почему мы так поступили? Были ли мы заодно с "драконами"? Украли мы эти документы из церкви или подделали?

Вернулся сержант и сказал, что на этот раз меня отпустят, если я пообещаю сюда не возвращаться.

— Не волнуйтесь, он не вернётся, — сказал Майлз.

Когда мы вышли в коридор, нас поджидало множество репортеров с камерами.

— Эй, священник, что это у вас в руке?

— Библия.

— Вы стыдитесь ее?

— Конечно, нет.

— Нет? Тогда зачем же вы ее прячете? Поднимите ее вверх, чтобы мы хорошо видели ее.

Я был достаточно наивен и послушался. Застрекотали камеры, и я представил себе, как это будет выглядеть в газетах: провинциальный священник, размахивая Библией, с поднявшимися дыбом волосами, прерывает судебный процесс.

И только один из них был более или менее объективен. Это был Гэйб Прессмен из Эн-Би-Си Ньюс. Он спросил меня, почему я заинтересован в судьбе этих ребят, совершивших ужасное преступление.

Я показал ему журнал:

— Вы видели эти лица?

— Да, конечно.

— И вы еще спрашиваете?

Гэйб Прессмен улыбнулся и сказал мне:

— Я понимаю вас. Да, пастор, вы не похожи на обычных искателей приключений.

Да, я не был похож на них. Достаточно того, что я думал, что будто выполняю некую божественную миссию, вытворяя все эти глупости, навлекая позор на свою церковь, город и семью.

Как только нас отпустили, мы устремились к машине. Майлз не проронил ни слова. Мы сели в машину, и там я заплакал.

— Поехали домой, Майлз. Пора отсюда выбираться.

Проезжая по Джордж Вашингтон Бридж, я повернулся и еще раз посмотрел на очертания Нью-Йорка. И вдруг в моем сознании прозвучал отрывок из Псалмов, который так часто вдохновлял меня. "Сеявшие со слезами, будут пожинать с радостью".

Что же это за водительство? Я начал сомневаться, существует ли вообще получение точных указаний от Бога.

Как я посмотрю в глаза жене, родителям, общине? Прежде я стоял перед общиной и говорил, что Бог побуждает мое сердце, а теперь я должен вернуться домой и сказать, что это была ошибка.

— Майлз, — сказал я, когда мы отъехали 80 км от моста, — ты не против, если мы поедем домой через Скрантон?

Майлз знал, к чему я клоню. Там жили мои родители. Честно говоря, мне просто хотелось выговориться.

К тому времени, как мы приехали в Скрантон, наша история уже попала в газеты. Дело это широко освещалось прессой, но заголовки становились уже не такими броскими. Газетчики выжали до последней капли все ужасы и мерзость этой истории. Психологические, социологические и пенологический аспекты уже истощились. И вот теперь, как бальзам на сердце редакторов, этот случай получил дополнительную окраску и уж они постарались вовсю.

Мы находились уже на окраине Скрантона, когда я задумался о том, как вся эта история подействует на моих родителей. Я был словно маленький обиженный мальчик, ждущий утешения, но сейчас приближающаяся встреча пугала меня. В конце концов, имя, подвергнувшееся осмеянию, было и их именем.

— Может, они не читали газету, — сказал Майлз.

Газету они прочитали. Она лежала на кухонном столе, развернутая на странице, где была помещена статья и фотография размахивающего Библией молодого священника с диким взглядом, которого выгнали из зала заседания суда по делу об убийстве Майкла Фермера.

Отец и мать вежливо, почти официально, поздоровались со мной.

— Дэвид, — сказала мать, — какая приятная неожиданность.

— Здравствуй, сын, — сказал отец. Я сел. Майлз тактично удалился; пошел прогуляться, оставив меня наедине с родителями.

— Я знаю, о чем вы думаете, — кивнул я в сторону газеты, — вы думаете о том, как вам всё это пережить.

— Знаешь, сын, — сказал отец, — дело не в нас, дело в церкви. И в тебе самом. Ты можешь потерять свой сан.

Понимая его беспокойство обо мне, я промолчал.

— Что ты собираешься сделать, когда вернешься в Филипсбург? — спросила мать.

— Я еще не думал об этом. Мать достала из холодильника бутылку молока.

— Ты не будешь возражать, если я дам тебе совет? — спросила она, наливая мне стакан молока (она всегда хотела, чтобы я поправился).

Мать никогда не спрашивала разрешения давать мне советы. Однако на этот раз она стояла с бутылкой молока в руке, ожидая, когда я кивну в знак согласия. Она как будто понимала, что в этой борьбе я сам должен бороться за себя и, может быть, не желал ее совета.

— Когда ты вернешься домой, Дэвид, не торопись признаться в том, что ты был не прав. Пути Господа неисповедимы. Может быть, это часть Его плана, которого ты сейчас не можешь видеть целиком. Я всегда верила в твой здравый рассудок.

По дороге в Филипсбург я все время размышлял над словами матери. Какой здесь может быть план Божий? Что хорошего могло принести мне это поражение?

Я отвез Майлза домой и поехал к себе домой боковой улицей. Если можно проскользнуть незамеченным на автомобиле, то именно это я и пытался сделать. Я закрыл дверцу машины так, чтобы она не хлопнула, и почти на цыпочках прошёл в свою комнату. Там была Гвен.

Она подошла ко мне и обняла.

— Бедный Давид, — сказала она и только после долгой паузы спросила: — Что случилось?

Я подробно рассказал ей, что произошло с тех пор, как мы расстались. Затем я сказал о словах матери, о том, что, возможно, всё не так уж и плохо.