Даже спустя годы они ее, конечно, узнавали.

Нет, они не подходили, только смотрели…

Но сколько яда было в этом взгляде!

Этого чудака она не знала, память-то у нее феноменальная, несмотря ни на что.

– Я вот ждал вас, хотел извиниться. Я удержать вас пытался, но вы так стремительно рухнули…

Полковник Никитин все еще оставался в здании отеля. Варваре Сергеевне померещилось, что он смотрел сейчас на нее из окна. Ничего не ответив незнакомцу, она прибавила шагу.

– Постойте! Да погодите вы две минуты!

Самоварова прошла через прохладную темную арку длинного жилого дома и вышла на залитый солнцем широкий проспект. Незнакомец, слегка прихрамывая, не отставал.

– Ну чего вы хотите?! – выдохнула Варвара Сергеевна. – Извинились – принято! Я тоже хотела извиниться, но вот передумала. Прощайте!

Здесь было оживленно, и она могла не опасаться того, что Никитин выйдет следом и снова увидит ее с этим чокнутым: полковника поджидала служебная машина, а машина проехать через арку не могла.

– Знаете, я… узнать хотел про принца. Вы, как я понял, все-таки должностное лицо…

– Не совсем.

От голода у Самоваровой уже урчало в животе. В полукилометре отсюда, в недорогом студенческом кафе был бесплатный доступ в интернет и водянистый кофейный напиток, а совсем близко, буквально в ста метрах, готовили прекрасный кофе, но дорого – ей не по карману.

– Интересная вы женщина! Подразнили, даже нанесли легкое увечье, а теперь делаете вид, что меня тут и не было!

Варвара Сергеевна все-таки притормозила и, всем своим видом демонстрируя, что делает большое одолжение, оглядела упорного незнакомца, будто в самом деле только что увидела. Начала, естественно, с ботинок. Ничего особенного, хотя и не из дешевых. А как не по-современному блестят! Подобные замашки встречаются только у военных. С учетом стрелки на брюках, это педант и наверняка зануда. Рубашка, судя по воротничку, куплена лет десять назад, зато в дорогом магазине. Ну и льняной пиджак – из той же серии. Для него это смело, даже дерзко: ходить в вечно мятом пиджаке. Холост: вряд ли с таким женщина уживется. Небось, все всегда утюжит: и белье, и полотенца… Интересно, какой у него утюг?..

– Если есть что сказать по существу, то я вас слушаю! – казенным голосом брякнула Самоварова.

Как же ей хотелось поскорее от всех отделаться и побыть наедине со своими мыслями! И еще ей казалось, что она вся пропиталась запахами гостиничного номера, и от одной этой мысли ее мутило.

– Нечего мне сказать по существу. Сын с утра вышел с собакой, потом звонит, говорит, убили здесь ночью кого-то… У нас как раз окна выходят на этот отель… Не знаю, с чего меня туда понесло…

– Ясно. Если бы при вас убивали-резали, вы бы только на все замки заперлись, верно? А когда все уже случилось и полиция приехала, чего бы не посмотреть, – бросила через плечо Варвара Сергеевна.

– Ну зачем вы так? – обиделся мужчина. – Я, между прочим, пограничник бывший…

– М-да… По жизни или по армии?

– По армии.

– Угу… А работаете кем?

– Это не имеет отношения к существу дела.

– Приношу свои извинения за произошедшее, но я очень тороплюсь. В любом случае никакой новой информации вы от меня не получите. Если вам так удобнее, считайте, что я при исполнении!

– Да вы просто дура – к Фрейду не ходи! Сразу видно, что с людьми общаетесь только по необходимости и только в публичных местах!

Самоварова вспыхнула, отвернулась от грубияна и снова ускорила шаг. Она уже твердо решила идти в дорогое кафе. Да, она дура и есть, и на хорошую колбасу ей до пенсии уже не хватит, но ничего, здоровее будет. И Аньку не стоит подкармливать, без того жиреет как на дрожжах.

Варвара Сергеевна уже предвкушала вкус и аромат настоящего, хорошо сваренного кофе, и от удовольствия у нее закружилась голова. Осталось сделать выбор между тугим двойным эспрессо и жидковатым капучино, но зато со сливочной шапкой, посыпанной крошками настоящего горького шоколада.

И еще что-то надо съесть. Совсем немного, а то потом денег на хлеб с маслом не останется.

Пусть будет маленький эклер.

Шоколадный или ванильный? А может, с фисташковым кремом?

Утром Галина приняла для себя два окончательных решения.

Первое заключалось в том, что, несмотря на страхи матери и бабки (да что душой кривить – прежде всего на свои собственные!), она разведется.

Второе решение вытекало из первого: она больше никогда не ляжет в одну постель с мужем.

Он сидел сейчас напротив и со страдальческим выражением на красивом даже с похмелья лице вяло ковырял в тарелке комковатую кашу.

Это было невыносимо.

Поджав тонкие губы, Галина делала вид, будто в упор его не замечает. Быстро проглотив несколько ложек безвкусной каши, она встала и переместила в мойку только одну тарелку – свою. Не отрывая от нее умоляющего взгляда, он едва слышно испросил себе еще кофе.

Галина равнодушно пожала плечами и поставила перед ним фарфоровую – на белом фоне синие цветы – чашку, его любимую, единственную оставшуюся от давно разбитого сервиза, подаренного им на свадьбу.

Муж сделал неловкую попытку схватить ее за руку и уже приготовил для поцелуя, сложив их в трубочку, свои чувственные и всегда влажные губы.

Но Галина резко отдернула руку.

Кроме жалости и брезгливости, этот человек не вызывал в ней больше никаких эмоций, и на сей раз это была не игра.

Выходя из кухни, Галина все же бросила на него короткий, воспаленный взгляд.

Год назад она еще любила его, своего законного мужа и отца единственной дочери.

Пять лет назад она любила его безумно.

А пятнадцать лет назад, когда выходила замуж, она мечтала о том, чтобы красиво состариться рядом с этим человеком и как-то так устроить, чтобы взять и умереть с ним в один день.

Мать, в прошлом посредственная актриска одного известного театра, всегда называла его Родик.

И все остальные, включая мать Галины и бабку, называли его только так.

Только дочь называла Родиона папой.

Конечно, девочка любила его, но дети на то и дети, чтобы любить любых родителей.

Галину дочь любила гораздо сильнее, ведь это именно она придумывала для нее развлечения, именно она рисовала и клеила по ночам стенгазету в школу, лечила дочь от болезней, наряжалась плюшевым зайчиком на дни рождения, читала вслух добрые книги и годами оправдывала ее отца, пропахшего вином и до полудня храпевшего в спальне: «Устал наш папа на работе, ты только не шуми, доча!»