А что у нэпманов и интеллигенции? Там тайные дома свиданий. Один такой в Москве, в Благовещенском переулке, и содержит его бывшая от царских времен генеральша. Ее квартиру навещают крупные нэпманы, инженеры, врачи и советские чиновники, солидные и женатые господа-товарищи. И за деньги сходятся с милыми женщинами, которых «навербовала» генеральша. Она их находила в дамских парикмахерских, у модных портних, в косметических магазинах и «кабинетах красоты». Среди ее женщин две опереточные актрисы, три балерины и тридцать одна домашняя хозяйка – все замужем. Дело генеральши Апостоловой вел следователь прокуратуры Лев Шейнин, который впоследствии изложил его в «Записках следователя». А когда он начал заниматься им, то ему неожиданно позвонил заместитель начальника контрразведывательного отдела ОГПУ и попросил не торопить события эдак месяца три. Оказывается в квартиру генеральши на тайные свидания захаживали участники чекистской операции «Трест». Под «Трестом» подразумевалась деятельность придуманной Дзержинским и его соратником Артузовым «Монархической организации Центральной России» для борьбы с воинствующей белой эмиграцией в Европе. Некто Эдуард Стауниц-Оперпут, агент ОГПУ, игравший роль заместителя председателя Политсовета по финансовым делам в этой монархической организации, и прибывший из Парижа от генерала Кутепова для контроля штабс-капитан Гога Радкевич любили захаживать в уютный салончик в Благовещенском, в котором любовные утехи с благовоспитанными дамами определенного круга еще больше убеждали парижского контролера в существовании второй, тайной жизни советской элиты, а отсюда в возможности антисоветского переворота. Потом ответственный сотрудник из контрразведки сказал Шейнину, чтобы эти люди не фигурировали в деле о доме свиданий. Правда, любитель сексуальных приключений Гога Радкевич спустя два года все же попал в милицию – учинил скандал в пивной. По оперативным соображениям дело тоже замяли.

Но высшее достижение теории и практики крылатого эроса – его законодательное оформление. В 1926 году в Советском Союзе появился закон о браке, семье и опеке. Такого вольного закона тогда не имела ни одна страна мира. Акт брачной регистрации представлял простой статистический учет. А чтобы осуществить развод нужно было только заявление одного из супругов без объяснения причин. Тогда другому посылалась по почте копия записи о прекращении брака. Нарком юстиции Дмитрий Иванович Курский, инициатор этого закона, стал кумиром молодежи и интеллигенции.

Но реальная жизнь била больно. К 1927 году в стране полмиллиона детей не знали своих отцов. И число их угрожающе росло. Власть забила тревогу. Сначала в виде дискуссий. «Правда» публикует статью под названием «О любви». Автор солидный – член Всесоюзного ЦИК Петр Смидович. Он ратовал за возвращение к «традиционной» любви и к семейным ценностям.

Коллонтай ответила и тезисы ее были как всегда оригинальны. Так как мужчины не смогут содержать внебрачных детей (зарплата мала), то они, мужчины, ограничат свою интимную близость с женщинами. Но это плохо, ибо приведет к понижению полового тонуса населения, снизит сексуальную энергетику. Прямо по Райху, хотя он еще только готовился писать об этом. Поэтому, – продолжает Коллонтай, – для обеспечения сексуальной энергетики нужно создать специальный фонд для содержания внебрачных детей. Подразумевалось, что финансировать фонд должно государство, общественные организации и отчисления от граждан (по 2 рубля с человека по курсу 1926 года).

Оригинальность суждений Коллонтай затмила скучную логику партийного чиновника Смидовича. Его беспомощно поддерживает на страницах журнала «Смена» заведующая отделом ЦК ВКП(б) С. Смидович: «Лишь развращенные буржуазки ласкают свою кожу прикосновением шелка»[12]. Но подобные аргументы вызывали смех. В этой полемике защитников традиционных семейных ценностей загоняли в угол.

И тогда партия бросила на дискуссию лучшие силы. Коллонтай и ее единомышленникам-эротоманам противостояли член партийного ЦК Емельян Ярославский, нарком просвещения Анатолий Луначарский, нарком здравоохранения Николай Семашко, директор «Института Маркса и Энгельса» Давид Рязанов и несколько сервильных профессоров. Призвали даже авторитет недавно умершего Ленина, разыскав его слова, произнесенные в беседе с немецкой коммунисткой Кларой Цеткин: «Несдержанность в половой жизни – буржуазна, она признак разложения… Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовные потребности так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой теории „стакана воды“ наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась… Я считаю теорию „стакана воды“ совершенно не марксистской и сверх того противообщественной… В любви участвуют двое и возникает третья жизнь. Здесь кроется общественный интерес…»[13].

Отшумела дискуссия. И Коллонтай, чтобы больше не искушала партию и публику своими сексуальными теориями, определили на сей раз в дальнюю дипломатическую командировку, в Мексику. А любимца молодежи и интеллигентов Курского направили послом в Италию. Крылатый эрос уходил в бескрылый. И нужно было умерить пыл.

Сцену чистили от идеологов вольного секса, теперь ее занимали государственники. Эти вознесли семью, чем хорошо ответили на здоровые инстинкты народа. Семья – ценность для России традиционная, и не дело разрушать семью как буржуазный институт. Так вещали государственники. Они знали, что говорили. Интересы страны на переломе от 20-х к 30-м годам требовали прогнозируемого воспроизводства населения; требовали нового поколения, здорового, сильного, способного к винтовке и плугу. Идеология вольного секса загонялась в подполье. И от нее исходило уже только приглушенное свечение, как манящая мечта.

Теоретиком государственников стал некто доктор А. Залкинд, как его именовали, «врач партии», недавний страстный почитатель теории коллонтаевского крылатого эроса. Когда власть взялась за вольный секс, вот тут-то и объявился этот доброволец-теоретик. Теперь он спорит с Коллонтай и Райхом, изъясняясь бескрылым псевдонаучным слогом: «Пролетариат в стадии социалистического накопления является бережливым, скупым классом, и не в его интересах давать творческой энергии просачиваться в половые щели»[14].

Залкинд обогатил государственников «открытием», которое долго отравляло жизнь соотечественникам. И имя ему – антисексуализм. В это понятие доктор, а потом и профессор, умудрился вогнать процесс изменения среды, который «ненужные половые желания» переводит в полезное для рабочего класса русло. Новая среда, то есть новые отношения на производстве, культурные раздражители, общественно-классовое мнение, партийная, комсомольская и профсоюзная этика, классовая дисциплина, – над созданием которых трудились большевики, – эта новая среда, по Залкинду, отлучала от ненужных половых желаний. А нужные сводились к минимуму для воспроизводства потомства. Частью антисексуализма стало другое открытие Залкинда: «бессильная хрупкая женственность» – это результат «тысячелетнего рабского положения женщины», а современная пролетарская женщина «физиологически должна приближаться к мужчине»[15]. И к черту модную одежду, косметику и украшения – эти буржуазные предрассудки. Ближе к мужчине и никакого вольного секса – резюме из залкиндовской теории.